Максим Дунаевский: «Мемуары буду писать только в инвалидной коляске»

«На съемках от мушкетеров сильно пахло спиртным»

– Мушкетерская дружба – великая вещь. На съемках фильма она сразу почувствовалась. Так «дружили», - композитор выразительно щелкнул пальцами по кадыку, намекая, что «дружба» заключалась в совместном распитии спиртного, - что съемку было невозможно начать!

Режиссер понял, что дело плохо, назначил волевым усилием первый съёмочный день. На неустойчивых ногах актеры явились на съемку. Он решил облегчить им задачу, снять эпизод, когда мушкетеры запрыгивают в седла лошадей и едут по улицам Парижа.

Кстати, Париж в советское время снимали во Львове, а Лондон – в Одессе.

– Но это не мешало нам совершенно. Денег не было, правда, картины хорошие снимали, а сейчас денег полно, а кино нет, - заметил композитор.

Исполнители главных ролей должны были петь в кадре «Пора-пора-порадуемся».

– Когда увидите еще раз кадры из этого фильма, то вспомните мои слова, - улыбнулся Дунаевский. – Во-первых, запрыгнуть в седло – задача очень сложная. Можете представить лошадку? Тут еле достанешь до стремени! А еще надо оттолкнуться и забросить ногу. Фокус очень серьезный, поэтому делается это с высоких табуреток.

Сначала сняли, как мушкетёры ставят ногу в стремя, а дальше начались проблемы.

– Актеров ставят на табуретки, а конюхи их подбрасывают, чтоб они в седло приземлились, - раскрыл секрет съемок Максим Исаакович. – К тому времени исполнитель роли Портоса Валентин Смирницкий должен был поправиться на двадцать килограмм, что он и сделал. Когда его закинули, лошадь под ним прогнулась, сделала два шага назад, попала ногой в ямку и завалилась, прижав ему ногу. Довольно серьезно повредила, пришлось ему месяц хромать в лангете. Поэтому его снимали по пояс, зато вторую половину фильма он просил оператора снимать его во весь рост, чтоб зритель не подумал потом, что он инвалид. Игорь Старыгин, который играл Арамиса, наоборот, был очень изящный, его конюхи подбросили и не рассчитали. Актер оказался по другую сторону лошади.

Наконец вывалявшихся в грязи мушкетеров водрузили на лошадей, и… злоключения актеров продолжились.

– Режиссер скомандовал: «Начали, съемка, фонограмма!». Вот этой подлости лошади точно не ожидали. Когда громко грянула фонограмма, лошадь под Старыгиным дернулась и понесла. Вернулся он поздно вечером в весьма потрепанном виде. Злые языки утверждают, что от него сильно пахло спиртным. Оставим это на их совести, - сказал Дунаевский.

Но и на этом история не закончилась.

– На следующий день, чтобы не рисковать, вызвали грузовик, - продолжил маэстро под хохот зала. – В грузовике были открыты борта, поставлена скамейка с привязанными уздечками. Оператора привязали к кабине грузовика головой к кузову. Довольный режиссер скомандовал: «Приготовились, внимание, съемка. Запрыгнули все в кузов!». Грянула фонограмма. И актеры запрыгали на скамейке, держась за уздечки: «Пора-пора-порадуемся». Грузовик ехал по кочкам, и было ощущение, что мушкетеры сидят на лошадях.

«Смирнова досталась мне от папы по наследству»

Как рассказал композитор, любимая песня отца для него – «Моя любовь».

– Потому что написана она была на пике любви, - пояснил он. – Лучшие произведения создаются о любимых, тут я америк не отрываю. Это была папина любовь в 1940 году, просто сказочная, к совсем молоденькой актрисе кино, только начинающей, такой обаятельной Лидии Смирновой. Она попала в фильм по его протекции, и мало того, он написал для нее песню.

70-летний Максим Дунаевский, кстати, сам побывавший под венцом семь раз, признался, что прекрасно понимает отца.

– Пройти мимо такой девушки было невозможно. Такое лицо, глаза, ямочки! А что делать, на осинке не растут апельсинки, - развел руками он, намекая на фамильную черту Дунаевский – любвеобильность. – В этой песне есть слова, которые он произнес Лидии Николаевне Смирновой: «Значит, ты ушла, моя любовь». Этот роман длился год. Он умел ухаживать, даже предлагал ей выйти за него замуж, но она не могла, потому что была в это время замужем. Ему надоело ждать, и он пришел к ней домой. Звонок в дверь. Стоит Исаак Дунаевский с огромным букетом цветов. Он вручает ей букет и говорит: «Лидочка, я вас больше не люблю».

Много лет спустя маэстро лично познакомился с легендой советского кино.

– Вот удивительно, как мостик перекидывает из истории к истории. Мне по наследству Лидия Николаевна досталась от папы даже как актриса. Она играла в фильме «Карнавал», к которому я написал музыку. Она была уже женщиной очень пожилой, но пела. Мой соавтор Наум Олев, с которым написали много песен, решил нас познакомить. Он постучал к ней в гримерную: «Лидочка! Тетя Лида! А знаете, кого я к вам привел?». «Кого?», – раздался голос из-за двери. «Самого Максима Дунаевского!». Пауза, а потом она говорит: « Ну и что?». На что Олев ответил: «Как что, Лидочка? Он же мог быть вашим сыном!».

Жизненные пути Максима Дунаевского и Лидии Николаевны пересекались не раз. Композитор даже в шутку предлагал актрисе романтические отношения.

– В 2000-е годы она получала награду за вклад в киноискусство. Это было в Доме кино, мы сидели в зале с моим, к сожалению, недавно ушедшим другом Святославом Бэлзой. Она спустилась по ступенькам, и Белза сказал ей: «Мы с Максимом подумали, а почему бы вам не продолжить цикл передач «Романы с Дунаевским»?». На что эта 80-летняя женщина посмотрела на нас презрительно и сказала: «Мальчики, вы что, с ума сошли? Так ведь все подумают, что кроме Дунаевского у меня никого и не было».

«Эстрада меня своим никогда не признавала»

– Как реагируете, когда вас называют «советским композитором»? – поинтересовались мы у маэстро.

– А почему мы должны отвергать свое прошлое? Я считаю, что этого делать не нужно. Мы там выросли, нас воспитали, научили. Что в этом плохого? Только хорошее!

– А когда вас называют эстрадником?

– А я не эстрадник. Меня эстрада не признает своим и никогда не признавала. У них своя тусовка.

– Помните, когда в первый раз услышали вашу песню где-нибудь на улице?

– Да. Это была песня «Пора-пора-порадуемся».

– Многие фильмы просто невозможно представить без вашей музыки, они очень много потеряют. А сейчас песни из фильмов не запоминаются.

– Это опять тот же вопрос: засилье самодеятельности. Не только на эстраде, во всех областях искусства, к сожалению. В кино тоже. Малообученные режиссеры, совсем необученные продюсеры, которые не имеют вкуса, стиля, не знают историю, не знают, что и как надо делать, в отличие от американцев. Можно как угодно ругать Голливуд, но они отлично знают, как это делать и как понравиться публике.

– А с чем это связано?

– Это просто незнание своего предмета. Режиссеры старой школы, такие как Владимир Бортко, который сейчас пригласил меня в кино, или Павел Финн, понимают все, и когда они, к сожалению, сейчас редко делают свою работу, зовут композиторов.

– Вы с вашим опытом можете предсказать, будет ли услышанная вами новая песня шлягером?

– Нет. Я могу чувствовать, что сделал что-то очень хорошее, но это все очень непредсказуемо: как она пойдет, какая удача, кто споет, как это публике будет преподнесено. Тут много всевозможных деталей, которые из хита могут сделать антихит, и наоборот.

– Часто узнаете свои мелодии и мотивы в чужих произведения?

– Вы имеете в виду плагиат? Узнаю.

– А какие песни любят ваши дети?

– У младшей любимая – «Алые паруса», она даже играет и поет ее в детском ансамбле. Книга Грина у нее настольная. А старшая на приеме в Щепкинское училище пела «Ветер перемен». Она носит мамину фамилию, и когда ее спросили, почему она выбрала именно это произведение, не ответила, даже не сказала, что я ее папа. Так что дочь поступила сама, без протекций!

– Носите свои ордена, например, орден Буратино?

– У меня есть такой, но я не ношу.

– А орден Петра Великого?

– Ну что, иконостас на груди делать?!

– Вы находитесь в такой прекрасной форме. Как-то поддерживаете ее?

– Немножко приходится. В основном я предпочитаю делать все, что я делал всю жизнь, только уже с приемов некоторых превентивных препаратов, лекарств. Ну, и спортом занимаюсь ради удовольствия.

– Не было идеи написать мемуары?

– Идеи были, только не у меня, они возникали у издателей. Но пока нет времени. Напишу, когда сяду в паралитическую коляску, - смеется композитор.

Вероника ПОЛЯНСКАЯ.