Сердцевина лайка: в Уфе состоялась премьера оперы «Дон Жуан»

Оперу Моцарта «Дон Жуан» за два с лишним века ставили, мягко говоря, немало: неотразимое обаяние главного героя давно вышло за пределы произведения и пленяет зрителей эпоха за эпохой. Свой вариант изображения героя предложил главный режиссер Башкирского театра оперы и балета, лауреат «Золотой маски» Филипп Разенков — в опере «Дон Жуан».

В уфимской постановке Дон Жуан (Ян Лейше) — трикстер, в совершенстве освоивший вечно актуальное искусство манипуляции и провокации. То ли антропоморфный вирус с потенциалом черной дыры, то ли ненасытный гардемарин, Дон Жуан жаден до женщин; как правило, эти близкие контакты третьей степени ломают всех желающих чуть менее, чем полностью. Перед Дон Жуаном невозможно устоять, и единственный способ отделаться от искушения по-прежнему прост — нужно поддаться.

Филипп Разенков комментирует события двухсотлетней оперы, обильно добавляя элементы поп-культуры XXI века (каким еще может быть общество потребления, если не перегруженным), но этот дополнительный инструментарий говорит не о разнице между людьми разных эпох, скорее, наоборот. В унисон Воланду, в свое время не нашедшему в этом вопросе серьезных отличий, Дон Жуан напоминает о вневременном легкомыслии, о неистребимой любви человечества к деньгам и о том, что возвращаться человеку по долгой дороге эволюции к животным инстинктам не так уж и долго.

Дон Жуану не столь важна победа над очередной любовницей, его увлекает сам процесс столкновения с очередной жертвой. Поэтому почти всю постановку он, как режиссер среди актеров, проводит на сцене, наблюдая за их изменениями, и никто не замечает его, пока он сам этого не захочет. Герой остается видимым только для зрителей, а значит происходящее на сцене они видят глазами Дон Жуана. Этот взгляд отличается от человеческого: в его глазах люди окружены многочисленными персонажами в ярких блестящих костюмах. По тому, как эти миньоны акцентируют в своем поведении человеческие слабости, очевидно, что они готовы утащить любого в интимный полумрак грехопадения, стоит только намекнуть. Оторвать взгляд от перелива их костюмов, конечно, невозможно — в этом блеске так хорошо находиться, так хочется быть близко, еще ближе…

Это уютное зрительское ощущение неслучайно: схожей тяге подвержены и персонажи. Жертвы Дон Жуана — брошенная им Донна Эльвира (Лариса Ахметова), ищущая мести за гибель отца донна Анна (Эльвира Фатыхова), зависшие на грани свадьбы Церлина (Диляра Идрисова) и Мазетто — поют о своих страданиях после встречи с Доном, о неизменной силе прежних чувств. Но в это же самое время их действия на сцене, их интонации противоречат тому, что заложено в репликах. Неожиданно для них самих, им нравится то, что с ними произошло. Звучат раскаяния и извинения, клятвы и пафосные речи, но делается это напоказ, как зачастую это происходит в социальных сетях. Действия персонажей во время признаний, форма их подачи обнуляют искренность этих заявлений, и трагические ноты в устах персонажей попросту гаснут. Разменявшие сердце на «сердечки» соцсетей, впрочем, не чувствуют подвоха и продолжают чувствовать себя живыми, лежа в хрустальных гробиках и неторопливо тыкая в экраны смартфонов.

«Дон Жуан» Филиппа Разенкова — режиссерская опера: зритель, который пришел в оперу за красивыми голосами (аншлаг в оба дня премьеры), вынужден бесконечно следовать за режиссером — Дон Жуаном, как слуга Лепорелло (Аскар Абдразаков), и выполнять всевозможные приказы — увидеть то, проанализировать это. Зритель всматривается в бездну так долго, что уже не замечает — бездна давным-давно смотрит в него. И в этом контексте понятно, почему бесконечные попытки Лепорелло отговорить Дона от очередной авантюры не отменяют воодушевление и окрепший голос слуги, примеряющего образ своего хозяина.

В финале Дон Жуана забирает Командор (Геннадий Родионов): герой не боится и не испытывает сомнений, с каменным гостем они держатся чуть ли не на равных. Возможно, поэтому в голосе Дон Жуана здесь больше слышна ярость творческой личности, не завершившей свой замысел до конца, чем сожаление о смерти. Впрочем, смерть ли это? Огромная рамка, в которой регулярно позировал Дон Жуан для обложек журналов — новых икон, расколота, а значит и объект внутри, как лед Снежной Королевы, понемногу оказывается всюду.

Дон Жуан не сгорает в языках адского пламени, а скрывается за огромным черным сердцем — все еще функционирующей мышцей, прокуренной человеческими слабостями. Герой не проваливается в тартарары, он остается на том же уровне, что и зритель. И в этом режиссерском решении — не столько дальнейшая судьба персонажа, сколько диагноз обществу, где люди так же легко, как течет музыка Моцарта, отменяют свои железные клятвы.

Так кто же, в конечном счете, виноват в пустыне, оставшейся от похождений героя, — человек, перешагнувший через собственные убеждения, или Дон Жуан, сыгравший роль катализатора? Как писал Довлатов: «Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?»

Впрочем, в финале над опухшим от слабостей сердцем мира поднимается на платформе один из персонажей — с маленьким красным сердечком в руке, держа его, как статуя свободы — факел. Перед самым занавесом звучит обычное человеческое сердцебиение, а значит надежда есть. Все, как всегда, зависит от тех, кто это живое сердце носит, и от того, как им распоряжается.