Уфимская фолк-группа Uzoritsa: «У нас есть расколбас и драйв, но это не угар»

Музыкальный фронт Башкирии незаметно меняется — на смену давно известным именам, наконец, приходят молодые музыканты, способные если не перевернуть игру, то хотя бы удивить. Местный рэп, плюющийся фрешменами, как бешеный пулемет, — привычная деталь DIY-сцены региона; гораздо интереснее — как и за счет чего развиваются другие направления.

Группа «Uzoritsa» совсем недавно появилась в самом, пожалуй, консервативном для нашей республики жанре — фолке, но уже успела выпустить несколько крупных релизов, выступить на ключевых уфимских фестивалях и заявить о себе за пределами региона.

— Как появилась группа?

П.К.: «Узорице» примерно 35 лет — ее основали Рахимовы, Ирина Петровна и Равиль Галимович, наши педагоги. Ирина Петровна на базе детской музыкальной школы № 4 создала учебный фольклорный ансамбль, очень скоро он стал образцовым. Ученический коллектив существовал в рамках фольклорных отделений в музыкальной школе № 16, педколледже № 2, академии искусств. Позднее пришла идея добавить в традиционный фолк современное электронное звучание и собрать концертный состав. Ломали голову над названием и решили оставить исконное — как дань нашей школе. Оно на самом деле очень попсовое…

— Кажется, оно часто встречается среди иногородних коллективов.

П.К.: «Коляда», «Узорица» — их очень много в России, поэтому мы решили написать название на латинице. В том числе и для того, чтобы его могли прочитать в любой стране. Так получилась фолк-группа «Uzoritsa», которая ориентируется на концертную деятельность с прицелом на шоу-бизнес, а не только на фестивали — они были в жизни ансамбля всегда. Вообще, если посмотреть выступление на 30-летие коллектива в филармонии, где были все наши поколения, — в ученическом коллективе было человек 30. В проект вне учебных рамок объединились, по большей части, лидеры. Трое из первых детских составов — Олеся Хаветская, Катя Коловангина и я, Полина Кобец, в колледже присоединилась Екатерина Яматина, остальные пришли позднее. С Володей мы на тот момент уже долгое время сотрудничали, и он всегда говорил… Что ты говорил?

В.А.: Я всегда говорил, что это классная тема. Для нас с Феликсом все началось с песни «Василь». Года три назад мы делали несколько своих песен в разных стилях, плюс были кавер-группы, что-то где-то играли. Полина мне скинула запись — просто голос и пианино. А я тогда начал активно заниматься битмейкингом, сочинением электронных плэйбеков. Мне песня дико понравилась — и я долго, наверное, несколько месяцев, ее мурыжил, параллельно сменил свой стафф, на котором это все писал, потому что не был удовлетворен результатами. И получился тот «Василь», на который мы потом сняли клип. Параллельно мы поехали на «Песни» на ТНТ — «Uzoritsa» отдельно, я со своими песнями — отдельно. Я не прошел, они прошли, и из жалости они потом протянули мне руку (смеется).

П.К.: На тот момент мы набрались опыта с Володей в электронике и решили, что надо это объединять. Так и получилось современное лицо группы.

— Фольклор, который вы используете в качестве основы, — это какие-то архивы или лично собранные материалы?

О.Х.: Материалы из разных источников: это и антологии, и экспедиции Рахимовых в 80-90-х, и наши собственные — мы не раз ездили в такие экспедиции, и как раз несколько песен из дипломной работы Полины…

П.К.: В соседней деревне моей бабушки — в Федоровке Благовещенского района оказались две бабули, мы успели записать от них несколько хороших песен. Когда диплом был готов, я еще раз к ним поехала, чтобы сделать запись в спокойной атмосфере. Тогда в живых уже осталась только одна бабушка, но она спела много других песен — до сих пор разбираем эти записи. Часть из них, кстати, вошла в нашу программу — это «Татьянушка», «Муж», «По морю».

Мы стараемся брать фольклор, записанный на территории Башкирии — много богатых архивов осталось от экспедиций Рахимовых. Те же колядки, которые вошли в наш новый альбом, частично записаны у нас в регионе.

О.Х.: Но при этом мы берем не сборники нот, а аудиозаписи, сделанные «в поле», и сами их расшифровываем.

— Как вы определяете, старая эта песня или «новодел»?

О.Х.: Знание теории плюс слуховой опыт. Опытный человек сразу понимает, звучит вторичный материал или нет.

— Чем еще делятся бабушки, кроме песен?

П.К.: Как правило, формируется специальный опросник: что обычно делали под эту песню и так далее. И если это, например, плясовая, то бабуля вряд ли будет сидеть — по крайней мере, наша встала и отплясывала. Так сразу визуализируется пластика, эти движения мы тоже записываем и используем.

— Создается впечатление, что это ближе к археологии, чем к творческому процессу.

П.К.: Я бы так не сказала. Мы окутаны этим с детства, для нас это большой источник вдохновения — именно музыкальный. Конечно, не все эти песни отзываются в нас, но от этого прикольней — через них познавать нюансы жизни тех лет.

О.Х.: В конце концов, это источник народной мудрости.

— Тексты вы оставляете без изменений?

П.К.: Да, наша задача — не исказить взятый материал.

— Почему для вас это важно?

П.К.: Это дань предкам, памяти, культуре. Чтобы когда человек начал песню напевать, запоминать — он пел ее так, как она к нам пришла. Так есть надежда, что эти песни сохранятся.

— В современной этномузыке на поверхности, как правило, оказывается что-то светлое, волшебное, этот жанр почти всегда — эдакий гимн жизни. Но никто не вытаскивает…

П.К.: Чертовщину, которой очень много в русском фольклоре?

— Да. Можно ли ее вообще озвучить, сделать из нее песню?

П.К.: Честно — давнишняя мечта сделать такую программу. В свое время в селе Охлыстино Рахимовы случайным образом записали рассказы о черте по имени Анчутка. Погода тогда испортилась, надо было переночевать, приготовить поесть. И когда пошли за овощами в погреб, одна бабка сказала, мол, ты что, на время посмотри, Анчутка там. Рахимовы зацепились за слово и начали выуживать — кто это, что это. И понеслись рассказы — мы даже в детстве ставили этот обряд… Такой чертовщины в фольклоре много, мы не боимся эту тему задевать.

О.Х.: Эти сюжеты оказываются в народных песнях потому, что русский фольклор через них учит, как не нужно делать. А вся чертовщина имеет обережный характер: если мы это произносим, значит оно к нам не привяжется.

П.К.: Мне особенно понравилась северная традиция колыбельных — в них похоронный сюжет, жуткие истории, связанные со смертью. «Придет серенький волчок» — детский лепет по сравнению с ними… Мы на пути к реализации чего-то такого. Здесь нет музыкальных примеров, но есть истории, которые можно, объединившись, например, с актерами превратить в спектакль.

— Без пояснений ваши песни остаются довольно закрытыми для слушателя — о чем они, что означает текст, почему поется так, а не иначе.

П.К.: Если мы услышали, как песню исполняют бабушки — с определенными диалектическими особенностями, наш долг — это передать. Многие спрашивают: «Вы не на русском поете? Что это за язык?» Если бы мы все упростили и старательно декламировали на современном русском, это было бы…

В.А.: Идея как раз в том, чтобы пение было аутентичным. Здесь нет стилизации, никакого а-ля рус.

— Вы говорите, что хотите сохранить основу, но при этом же — о попытке сделать коммерческий проект. Вы не боитесь, что в будущем коммерческий интерес может быть более убедительным?

П.К.: Мы и так уже все гайки себе подкручиваем — материал берем не очень сложный для восприятия и достаточно понятный по содержанию.

В.А.: Есть вещи, которые, наверное, оценит только профессиональный слушатель. Взять, к примеру, песню «Ой калёда» — это к вопросу о том, как девчонки работают: они пели-пели, через какое-то время возвращаются — что-то не так, не нравится, давайте слушать бабушек. Включают запись и понимают, что они начинают упрощать первоначальный материал. Есть нота и нота, полтона и полтона, а бабушки поют — между нот. В этом суть. Это услышит далеко не каждый, но когда услышит — подумает: ох ты ж, у них там на тоненького сделано, не мажор, не минор — а между! Но оценить весь кайф этого решения может человек наслушанный, осведомленный. В то же время «Ой калёда» — абсолютно бомбическая песня, трэп, речитатив.

Могут сказать: «Да они упрощают русский фольклор, делают его для тех, кто слушает Фараона и Фэйса». Но вы к деталям прислушайтесь.

То же самое, что с «Порушкой-параней»: мол, они там ляжки показали. Хорошо, показали, а вы напев услышали? Ведь рядом с этими ляжками есть старинный напев, которого нет ни у Надежды Бабкиной, ни у Пелагеи, ни у десяти тысяч исполнителей, которые раньше брались за эту песню.

— А опытные уши с вашими песнями знакомы?

П.К.: Конечно, даже нашим педагогам показывали. Для них это все не то что неблизко — им бы хотелось все в акустике, по старинке. Им так привычней. Но у нас ориентир все же на молодежь.

В.А.: Мы выступаем на фестивалях, где есть есть своя фолк-тусовка. Часть этой тусовки нас не признает: это те, для кого фолк — березки, кокошники, ой ты гой еси — набор стереотипов.

Вот косоворотка — значит фолк. Но если нет сути? Ты ведь суть не испортишь, не растворишь ее, если ею владеешь и совмещаешь ее с другими элементами.

Есть профи, для которых наше творчество достаточно радикально, но они слышат, то что мы хотим донести. Однажды общались с организаторами «Крутушки», крупного этнофестиваля под Казанью, они говорили: этих не привезем и этих не привезем — не буду называть имена, достаточно известные коллективы — потому что это попса. Мы, говорю, тогда тоже попса? Они говорят: нет, у вас есть аутентичная сердцевина, и поэтому мы вас зовем.

— Хорошо, а обычные слушатели где должны искать ключ к таким песням?

П.К.: Ключ в коробке под названием «Akai».

О.Х.: В современной аранжировке.

В.А.: Дело не только в современности. Когда мы делаем аранжировку, мы думаем еще про атмосферу. Например, «Татьянушка» — для меня это абсолютно непонятный текст, но в сочетании с музыкой он рождает новую образность. К вопросу о чертовщине — это, пожалуй, пока самая инфернальная песня из нашего репертуара. За счет сочетания текста, образов, которые как бы раскиданы по песне, вдруг выстраивается конкретная картина — и она жутковатая. Не нужно вдумываться в каждое слово и вычитывать сюжет. В каждой песне по-разному, конечно, но во многих этого сюжета нет — просто поток образов. Он подчеркнут музыкой, проинтерпретирован нами: тут должно быть светлее, тут — темнее, здесь — ритмичнее.

— У вашей группы есть музыкальные ориентиры, эталоны?

П.К.: Знаем и любим многих — например, «ДахаБраха», «Zventa Sventana», но на «Узорицу» конкретного референса нет. Не думаю, что наши вещи можно под одну гребеночку причесать.

— По-моему, у вас много схожего с украинским проектом «Yuko» и белорусским «Shuma».

П.К.: У нас есть преимущество: в «Узорице» — многоголосье.

О.Х.: А русский аутентичный фольклор всегда подразумевает групповое пение.

П.К.: Зачастую в таких проектах мы слышим солистку, которая неплохо владеет манерой, передает диалект — этих солисток много классных, они здорово это делают, но это соло.

В.А.: «Shuma» звучит офигенно, мне очень нравится, что они делают именно в музыкальном плане. Мы не сказали про один важный момент — он идет от девчонок, а не от меня: они настаивают, чтобы ни одна наша песня не звучала как скачанное из интернета а капелла, на которое диджей наложил музыку. Чтобы не было чувства вокального сэмпла, а чувствовалась песенность. Это момент очень деликатной индивидуальной работы.

К примеру, мы делали песню «Ой там на горе», я накидал аранжировку, Полина слушает и говорит — вот это место не пойдет, мы здесь звучим, как сэмпл. То есть так, будто музыка подчиняет себе вокал, а для нас это не приемлемо.

Вот «Shuma» местами производит именно такое ощущение: я не чувствую той тесноты между музыкой и вокалом, которая есть у нас. Это не плюс и не минус, это особенности. «Yuko» же мне кажется поп-проектом, а не фольклорным, хотя девочка поет с какими-то специфичными приемами. «Uzoritsa» в этом ряду выделяется — это ансамблевое пение, попытка создавать нечто современное, вокальное, живое и импровизационное.

— Тяжело молодой группе развиваться в Башкирии?

П.К.: Можно сказать, что тяжело, но вряд ли нам было бы легче где-то в другом месте. У нас в Башкирии много этномузыки, ее поддерживают — понятно, что с приставкой «башкирская». Тем не менее к нам достаточно уважительно относятся как к одним из наиболее ярких представителей русских фолк-коллективов. С другой стороны, финансовой поддержки — давайте уж прямым текстом — ждать не приходится.

— Обычно в этом плане все кивают на Казань или Екатеринбург.

В.А.: Я бы кивнул на Екатеринбург, уже много лет киваю. Дело не в национальности, а в ментальности. Есть сформировавшийся тип зрителя и тусовка музыкантов — ведь какое сильное сообщество у екатеринбургских музыкантов. Они становились культовыми сначала у себя — начиная с «Наутилуса», «Агаты Кристи», «Урфин Джюса» и заканчивая «Курарой» и «Сансарой».

П.К.: Соответственно, и зритель там по-другому воспитан.

В.А.: Конечно! Битки, понимаете? «Курара» в Екатеринбурге — яблоку негде упасть, хотя они играют там чуть ли не каждый месяц. Ты играешь в Уфе — и…

П.К.: Это правда, зритель в Башкирии очень пассивен и даже, наверное, холоден. Мы видим, как реагируют зрители в других городах, как они принимают, как они слушают — и это очень разные аудитории.

— Но Радик Юльякшин собирает же у нас стадионы.

П.К.: У нас большой пласт населения, в душе которого отзывается именно такая музыка.

В.А.: Приезжает Бузова — соберет или не соберет? Да соберет, конечно. Вот «Little Big» — классный проект, самобытный, заработали аудиторию за счет эпатажа. Мы и так уже ляжки показали, что дальше?

— А Нейромонах Феофан — это ведь тоже условно ваша аудитория?

В.А.: Условно да, но… Когда мы занимались распространением «Порушки», изучали сообщества, где выкладывают и Нейромонаха, в том числе. И по итогу там оказалось много холодной реакции по отношению к нам. Мы думали, что это наши люди, но нет. У нас есть расколбас, драйв, чтобы потанцевать и подвигаться, но это не угар. Наверное, это — простите за формулировку — все-таки интеллектуальный продукт.

— На форуме «Мусафир» группу пригласили за границу. Насколько эти приглашения жизнеспособны?

П.К.: С нами подписала договор Юлианна Волож — ее агентство ведет, кажется, 14 коллективов, организует фестивальные поездки по Европе, Америке, Азии. Она охотно, хоть и с опаской, заключила договор. Сказала, что сама не понимает, почему это делает — и так уже много коллективов, она сомневалась, сможет ли реально нам помочь. Так или иначе мы ей понравились.

— А почему с опаской?

П.К.: Это большая работа, которой нужно уделять внимание. Если человек дает надежду, ее, по идее, нужно оправдать. Летом начнется фестивальный сезон — будем надеяться, что-то получится. Пока что о каких-то результатах говорить рано.

— На форуме выступали представители музыкальной индустрии. Какие-то темы вас зацепили?

П.К.: Было интересно послушать о монетизации — это вопрос, который у нас пока никак не может раскрыться, хотя должен чуть ли не в первую очередь. Музыкант сейчас должен не только уметь написать песню и исполнить ее, но еще должен себя прорекламировать, продать и получить со всех ресурсов деньги. Это реально, но в этом надо рубить. Мы можем в это зарыться — может, мы уже добились бы результатов, но пока музыка у нас в приоритете.

В.А.: Есть такая точка зрения: если ты музыкант, то делай музыку.

С другой стороны, за последние 10 лет так изменился музыкальный рынок, что наивно думать — вот придут какие-то дяди и тети, возьмутся за тебя.

Все больше DIY, когда группы делают все — и контент, и рекламу, и продажи. Я всегда думал: как классно в Америке — там совершенно другая культура, есть движуха. Недавно посмотрел интервью Дудя про наших в США: гитарист «Тараканов» рассказывал, что ему для выступления нужно сначала заплатить за аренду площадки, бэклайна и еще продать билетов пачку, чтобы ему в последний момент концерт не отменили. А как мы проводим концерты? Мы можем позвонить в клуб и спросить о выступлении через две недели. В Уфе, в принципе, нам не откажут. И даже в Москве, в Питере — мы за месяц без особых проблем договорились о концерте в легендарном клубе «Китайский летчик Джао Да». И вот думаешь — может, это мы в тепличных условиях живем?..