«Восхождение» — это история о двух белорусских партизанах — кадровом военном Рыбаке и бывшем учителе Сотникове, которые попали в плен к немцам в 1942 году. В интервью 1976 года Лариса Шепитько обстоятельно рассказывает, с чего для нее началось «Восхождение» и чем ее зацепила именно эта тема. Помимо стертой для нас, живущих в XXI веке, причины («Если для наших родителей война была тяжким испытанием, проверкой, то для нас она явилась точкой нравственного отсчета, к которой мы так или иначе возвращаемся сегодня»), интересна вполне конкретная история. Она произошла с Шепитько в кинотеатре во время просмотра фильма Александра Столпера «Живые и Мертвые»:
— Вы, наверное, помните сцену в конце первой серии: у вышедших из окружения солдат сперва отбирают оружие, а потом сажают их в грузовики и везут в тыл. Но как раз в это время прорывается немецкая танковая колонна и начинает расстреливать безоружных людей в упор. И тогда один наш солдат не выдерживает, хватает камень и швыряет им в танк. И погибает. Вот я вам сейчас рассказываю, а у меня и при воспоминании об этих кадрах все внутри переворачивается. Я человек не сентиментальный, но сцена меня поразила. Я плакала. А пришла в себя от того, что еще не успел погаснуть экран, как рядом два молодых офицера, сидевшие с женами, стали оживленно выяснять, кто пойдет в перерыве за мороженым. Трагический этот эпизод абсолютно не коснулся их! Словно в этих людях что-то притупилось, уснуло… Как же так? Как это мы, кинематографисты, умудрились до такой степени «убаюкать» зрителя?..
Когда Лариса Шепитько взялась за экранизацию, ей поставили условие, чтобы автор «Сотникова» не был сценаристом фильма — его первый сценарий по повести цензура завернула в 1972 году (»…не могу рекомендовать к постановке эту бесспорно талантливую и честную вещь. Я бы не хотел видеть на экране такой фильм — все в нем мрачно, безысходно, безнадежно», — оценивал перспективы на худсовете киновед Ростислав Юренев). Василь Быков в одном из интервью вспоминает, что никаких разногласий касательно экранизации у него с Ларисой Шепитько не было: «фильм она сняла с бережливым отношением к повести». Правда, жалеет, что не удалось назвать фильм «Вознесение» — в этом был очевидный намек на библейскую историю, что в условиях советской цензуры было недопустимо.
Но название было, кажется, самым «невинным» элементом фильма: крамольным в то время был не столько сам характер книги — шокировала предложенная трактовка. И, как пишет киновед Валерий Фомин, слухи о том, что Шепитько превращает «партизанскую повесть в религиозную притчу с мистическим оттенком», перестали быть слухами, как только поступила первая партия отснятого материала: поведение и поступки героев рассматривались и оценивались не в категориях устава воинской службы или устава КПСС, а по законам поистине божественным и вечным. Фильм не положили на полку каким-то чудом:
— Я не исключаю вмешательства сил небесных, воздавших должное автору фильма. На грешной же земле Шепитько явно помогли товарищи-начальники, в последнюю минуту успевшие сообразить, что выгоднее, зажмурившись, выдать ревизионистский фильм за шедевр соцреализма, чем предавать его анафеме и заодно выпороть прежде всего самих себя, — пишет Валерий Фомин.
Впрочем, решающим, скорее всего, оказалось то, что муж Ларисы Шепитько Элем Климов смог до приема фильма в Госкино показать его тогдашнему главе Белоруссии, кандидату в члены Политбюро СССР Петру Машерову. И хотя вначале он был настроен скептически, ожидая «бабью режиссуру», фильм произвел на него мощнейшее впечатление — после этого фильм положить на полку не было никакой возможности.
Любопытно, что критика тех лет фильм восприняла неоднозначно. Наравне с заявлениями об адекватном воплощении прозы Быкова в кадре, указывали на то, что фильм «сделан в резкой, иногда мучительно резкой манере» и добавляли, что это может привести неоднозначную реакцию у зрителей. И, кстати, не лукавили — например, Андрей Тарковский «Восхождение» критиковал за «преувеличенное, подчеркнутое переживание» героев:
— Она как будто бы боялась, что ее не поймут, и поставила своих героев на невидимые котурны <…> Для того чтобы заставить зрителя сочувствовать героям картины, постановщик заставляет и актеров демонстрировать страдания своих персонажей. Все и мучительнее, и больнее, чем в жизни в этом фильме, даже сами мучения и боль, а главное — многозначительнее. И оттого от картины веет холодом и равнодушием — авторским непониманием собственного замысла. Он как бы устаревает, еще не успев родиться. Не надо стараться «донести до зрителя мысль» — это неблагодарная и бессмысленная задача. Покажи зрителю жизнь, и он сам найдет возможности в себе расценить и оценить ее.
Кинокритик Юлия Михеева, анализируя «Восхождение» в контексте советского кино 70-х годов уточняет, что данное критикой определение «притча» делает восприятие фильма чересчур абстрактным, хотя он предельно конкретен, правдив и материален. По ее мнению, «Восхождение» требует не последующего перевода и истолкования, а изначального знания новозаветной символики и фактологии, которые опрокидываются трагедией XX века и не оставляет места для ненужной патетики:
— В деревню пленные въезжают, лежа связанными на телеге, поверженные. Какой трагический переворот библейской картины торжественного въезда Христа в Иерусалим! Евангелисту надо было описать в зримых образах драматический контраст между возвышенностью и предательством, показать Иисуса сначала в окружении пальмовых ветвей — а затем в терновом венце. Но все это нужно было, чтобы высветлить неизменный в своей изначальной непогрешимости и богоизбранности образ Христа через изменение фона, его окружающего. Ничего похожего нет в картине Шепитько. Потому что Сотников не призван спасать души миллионов. Сейчас речь идет только о его собственной душе.
«Восхождение» — последний завершенный фильм Ларисы Шепитько. В 1979 году, через 3 года после его выхода, Шепитько погибла в автокатастрофе во время съемок фильма «Прощание с Матерой».
— Это Довженко так нам говорил: «Я ставлю очередную картину как последнюю, иначе себе не мыслю». И вот я подумала: а какой же у меня последний фильм? <…> Мне-то, может, и казалось, что я снимаю очередную картину как последнюю, но, простите, это была неправда. Каждый раз я предполагала, что самое главное у меня впереди. <…> Я тогда впервые оказалась перед лицом смерти и, как всякий человек в таком положении, искала свою формулу бессмертия. Хотела думать, что от меня что-то должно остаться. Повесть Василя Быкова «Сотников» я прочитала тогда, в том новом своем состоянии, и подумала, что именно это мое состояние смогу выразить, если буду ставить «Сотникова», — говорила Лариса Шепитько в своем последнем интервью.