Режиссер Георгий Шенгелия: «Кино нужно снимать не про профессии, а про людей»

«Мне повезло стать осветителем у Тарковского»

В детстве режиссер увлекался восточными единоборствами, мечтая стать профессиональным спортсменом. Однако кинематографические корни взяли свое.

– В 6 лет родители отдали в спортивную секцию. Занимался пятиборьем, у меня пять первых разрядов, – рассказывает Георгий Леванович. – В 14 лет увлекся карате. Я был самым молодым каратистом в Москве. Мечтал быть профессиональным спортсменом, чемпионом мира по карате.

– И все-таки вы стали режиссером.

– Я же из кинематографической семьи. Мой отец – трижды лауреат госпремии, народный художник России, художник-режиссер Леван Шенгелия. Я вырос на съемочной площадке, жил на «Мосфильме». А что такое «Мосфильм»? Есть понятие «военный городок», а это - киношный городок. И наши родители, и все мы были связаны с советским кино. Я хотел быть актером, но не получилось на актерский поступить. Везде брали, но я не мог грамотно написать сочинение. Очень много ошибок делал, по тридцать штук. И тогда без особых угрызений совести отец спросил: «Ну что? В кино?». Я ответил: «Да!» и пошел работать на киноконцерн «Мосфильм» учеником столяра-декоратора в бригаду коммунистического труда. Получал 45 рублей.

– А в каких фильмах можно увидеть декорации, сделанные вашим руками?

– Да. В каждой профессии, в которой я работал в кино, что-то мелькнуло. Моя работа – в фильме Марка Захарова «Обыкновенное чудо», там есть такие старинные часы, у которых Олег Янковский все время стоит. Стрелки и корпус мы делали с моим мастером.

– Вам ведь удалось поработать не только с Марком Захаровым, но и у Андрея Тарковского на «Сталкере», у Александра Митты на «Экипаже».

– Везение и удача в жизни играют очень большую роль. Когда я стал работать осветлителем, мне повезло, что я сразу попал осветителем на картину Тарковского «Сталкер». Отработал там от начала до конца с оператором Александром Княжинским, который всю картину переснимал. Рерберг уже ушел. Наверно, это была моя первая школа, где я увидел, как работает настоящий мастер. Помню до сих пор все, что происходило на съемочной площадке, как репетировал Андрей Арсеньевич, как он строил кадр. Это история, большая школа. Потом работал помрежом у Сергея Бондарчука на «Красных колоколах», у Михаила Швейцера на «Мертвых душах». Закончил эту картину в должности и.о. второго режиссера и поступил во ВГИК.

– Вам тогда было 24 года. Говорят, что во ВГИК охотнее берут молодежь, материал, который можно лепить, а не зрелых, уже состоявшихся людей.

– Это сейчас во ВГИКе учатся молодые люди. А раньше туда брали людей, у которых за плечами был опыт, жизненная школа. Я поступил в 1983 году и был одним из самых молодых. Средний возраст курса был 27 лет. Были молодые ребята, но это единицы. И всегда их было немного, таких как Андрей Тарковский, Владимир Соловьев, Вася Пичул. Очень редко, когда 17-18-летних ребят берут на режиссерский факультет. Берут людей, видавших жизнь и понимающих, что она такое. Мы поступали, когда война в Афганистане шла вовсю, и у нас были люди, прошедшие ее. Все было по-взрослому. Сейчас есть молодые интересные ребята, они совершенно другие, делают очень интересные, продвинутые работы, и у них есть чему поучиться.

«В России не было легких времен»

– Кого считаете своими учителями?

– У меня было три учителя: Сергей Бондарчук, у которого я работал помощником, Михаил Швейцер, у которого я работал вторым режиссером, и Марлен Хуциев, у которого я учился во ВГИКе. Очень важно, кто будет твоим учителем в жизни, спорте, искусстве. Если рядом с тобой учитель и мастер, это большая удача. Плохо, когда нет человека, который бы тебя вел. Он тебя кристаллизует, воспитывает, дает пищу для созидания твоего духа, чтобы у тебя сердце работало, голова. У меня были такие учителя, и я безумно им благодарен, потому что голова у меня начала работать потом, лет в сорок. То, что они мне дали, наконец стало как-то воплощаться.

– Вы окончили ВГИК в 1988 году. Каково было начинать в 90-е?

– Да нормально. А как люди начинали делать советский кинематограф в 1917 году, в 20-х, 30-х годах? А как люди после войны приходили в 40-х годах в шинелях и делали кинематограф? Это всегда сложно. Не бывает легких времен в истории государств. Ну, девяностые, ну, лихие.

– Но ведь многие же ушли из профессии…

– Многие ушли зарабатывать деньги, но из нашей профессии уходят и просто потому, что уходят. Я знаю актерские курсы МХАТа, где ни один человек не стал актером. А там училось по двадцать человек. Это нормально. Окончить режиссерские курсы еще не значит стать режиссером. Ты должен им стать после института. Тут тебе дают профессиональные навыки, ремесло.

– O. Генри называл героев своих книг благородными жуликами, а героев ваших фильмов хочется назвать благородными авантюристами. Откуда такое стремление к романтизации криминального мира?

– Есть такое. Но я их не романтизирую. Это у вас такое ощущение.

– А, например, фильм «Классик»?

– В мире среди любого сословия есть люди правильные и неправильные. И в «Классике» тоже. Но романтизировать их не надо.

– Но герои возвращают украденные деньги, которые собирали для своих учителей-стариков.

– Вы говорите про конкретный сюжет, а я – про конкретный мир. Они возвращают деньги, потому что они нормальные, правильные в душе и сердце люди. Они делают правильные человеческие поступки. Что выше: закон или справедливость? Справедливость. Потому что она идет от сердца, а закон пишут люди. Справедливость есть в любых слоях общества, и в криминальном мире тоже. Просто там люди более жесткие, конкретные, и ты привык от них ждать других поступков. И когда происходит справедливость в их лице, это вызывает ощущение романтизации. Но это не так, это просто правильные люди, правильное понимание. Но есть и неправильное.

«Я жалею, что оставил своего героя в живых»

– В фильме «Флешка» вы, несмотря на ожидания зрителей, расправились с героем Ильи Шакунова.

- У героя Шакунова нет шансов там выжить. Дело в том, что в фильме «Неуправляемый занос», где Петя Федоров играет, в сценарии было две концовки, и сняли мы обе. Одна была трагичная, где показывается, как герой погибает и лежит в морге. Но я решил делать все-таки открытый финал, достаточно непонятный, загадочный. Я оставил героя в живых, а потом понял, что не получилось точки, зритель остался в подвешенном состоянии. Я был не прав, но переделать уже ничего не могу.

- Так нужен ли сегодня хеппи-энд?

– Я вообще люблю хеппи-энд. У меня есть картина «Стрелец неприкаянный». Это очень хорошая зрительская картина, в жанре фантастической, приключенческой мелодрамы. Главную роль там сыграл Владимир Ильин. Во время съемок Володя мне постоянно говорил: «Я не знаю, что играть. Мы что, про деньги кино снимаем?». «Да не про деньги, Володя, про любовь». Но когда он увидел картину, он вышел из зала, встал на колени и попросил у меня прощение. А потом Николай Бурляев хотел ее взять на свой православный фестиваль, но что-то сомневался. Пригласил меня для беседы: «Да, хорошая картина, но вот концовка! А почему он в конце оказывается с чемоданом денег и во Франции? А как же родина?!». Я понял, что ничего не могу ответить. Нет слов! Развел руками: «Ну, вот так».

– Герой фильма «Чистая победа» – это собирательный образ или был какой-то прототип?

– Фильм основан на реальных событиях, но главный герой – собирательный образ, таких ребят много. Сценарий писали четыре человека, плюс продюсеры внесли свою лепту.

– Продюсеры обычно в первую очередь заботятся о прибыли.

– В нашей ситуации это были люди спортивные, и у них в приоритет было больше спорта, больше борьбы. Я им сказал: «Ребята, кино про спортсменов для спортсменов делать не надо, это все равно, что делать кино про военных для военных, для врачей – про врачей. Никто это смотреть не будет». Надо снимать кино о людях, которые живут в общечеловеческом понимании нормальной жизнью. А их профессия – это часть их истории. Людям не интересно, когда на экране все время дерутся, режут, строят, Представляете, снять кино для строителей про строителей. И кто его будет смотреть? Есть такой фильм «Неотправленное письмо» – про геологов. Там играют Василий Ливанов, Евгений Урбанский, Татьяна Самойлова. Это фильм про людей, про их взаимоотношения, драмы, переживания, чувства. Его смотрят до сих пор.

– Над чем сейчас работаете?

– Большие проекты надо готовить долго, начиная со сценария, истории. Это очень длительный процесс. Я сейчас снимаю короткометражку. Это смешение разных жанров – мультипликация, документальное кино, интервью. Не знаю, что из этого выйдет, но, по-моему, получается что-то симпатичное, забавное, с юмором.

«Я смотрел в глаза монахов и видел космос»

– Зачем вам нужны творческие встречи со зрителями, и всегда ли вы оказываетесь готовы к тому, что слышите от людей, которые ругают ваши фильмы?

– К этому никогда нельзя быть готовым. Каждый зал – разные зрители, кому-то нравится, кто-то ругает. Каждый раз – это испытание. Но ты делаешь кино не для себя. Художники рисуют картины, чтобы люди их увидели. Тебя всегда будут оценивать, но если ты к этому не готов, тогда не работай режиссером, художником или писателем. А зритель вообще может все по-разному воспринимать. Главное - какая эмоция будет в зале, какое настроение. Прогнозировать нельзя. Люди всегда чем-то недовольны. Показывают серьезное, жесткое кино, которое заставляет тебя плакать, переживать, думать, метаться всю ночь, – плохо. Показывают зрительское кино – «Плохо, мы хотим серьезного». Чтобы понимать, что ты делаешь и как реагирует зритель, надо с ним общаться, не переписку в интернете вычитывать, а слышать вживую, что тебе говорят, и ощущать дыхание зала.

– Как оказались в проекте «Планета православия»?

– Предложили. А когда предлагают такие проекты, ты же не за деньги их идешь делать, а потому что появляется шанс отдать долг, поклониться святым местам. Мы снимали на Святом Афоне в Греции, а это нечто. Правда, наших женщин не пустили туда близко. Сказали, ближе, чем на 600 метров, даже на корабле не подойдем. Мы, конечно, пытались их подкупить. Бесполезно. На остров мы отправились мужской группой. Когда ты наступаешь на эту землю, ты перемещаешься куда-то в другое место. Когда ты ко всему этому прикасаешься, видишь эти святыни, можешь приложиться к ним, помолиться, вместе с монахами быть на службе, вместе с ними трапезничать… Это очень трудно передать словами, потому что вместить в себя это очень тяжело. На это нужно время, но ты его там не замечаешь. В тебя что-то вселяется, ты не хочешь спать, хочешь только впитывать. Монахов там мало, всего 70 человек, но когда ты смотришь в их глаза, там космос.

– Как пришли к Богу?

– Я крестился поздно, в 33 года. Это был путь, потому что в советское время с церковью, с доступом к вероисповеданию, к храмам, к православию было напряженно. А поскольку я занимался карате, то, естественно, с детства мы все были настроены на восток, дзен-буддизм, воспитание самурайского духа и только потом постепенно стали понимать, что что-то не то делаем. Все постепенно стали креститься. Ты начинаешь в какой-то момент задумываться, что это странно: ты в православной стране, и вдруг буддизм. Одним из тех, кто серьезно повлиял на мое духовное становление, был актер Владимир Ильин. Но как показала потом жизнь, всё мы правильно думали, не важно, какой ты религии, главное, точно понять и расшифровать заповеди: тебя ударили по правой щеке, подставь левую; не убий и другие. Я недавно был в Казани и просто обалдел: то тебе мечети, вот церкви, вот католический храм, и все рядом. Никакого нет даже момента напряжения. Я и Уфе в церкви уже был, и в мечеть бы сходил, но она еще строится.

Вероника ПОЛЯНСКАЯ.