«Вы уверены, что не умрете?». Репортаж из красной зоны ковидного госпиталя в Башкирии

— Меня не снимайте, я не хочу и вам разрешения не даю, — сразу осаживает нас старушка, когда мы пытаемся рассмотреть скорую и ее пассажиров.

Она старалась быть стойкой и собранной, но получалось у пожилой женщины не очень хорошо. Вышла из машины она с помощью врача и медленно поковыляла ко входу в приемный покой, прижимая маленький пластиковый пакет с вещами к груди. Выглядела она немного напуганной и порядочно уставшей.

Усталость здесь читается буквально во всем: в том, как ты себя чувствуешь, только наполовину надев специальную форму, защищающую тебя от вируса, — СИЗ (средство индивидуальной защиты), во взгляде врачей, в рассказах пациентов. Но если пациент имеет шанс выздороветь и вернуться к своей обычной жизни, то для врачей это бесконечный круг борьбы с врагом, против которого до сих пор не найдено эффективное оружие.

Нечем дышать

Стоящее во дворе 13-й городской клинической больницы светло-зелёное двухэтажное здание больше напоминает небольшую поликлинику. Удивительно, но в нем помещается одновременно более 100 человек, зараженных коронавирусом, реанимация, шлюзовые отсеки, процедурные и хозяйственные помещения.

Через парадный вход в здание можно попасть только с диагнозом «коронавирус». Ко входу подъезжает скорая и передает пациента в руки медсестер из приемного покоя. Сотрудники госпиталя и редкие посетители попадают в него через боковой вход, ведущий в подвал. Там находится шлюзовой отсек, откуда уходят в госпиталь на шестичасовое дежурство и через который возвращаются обратно во «внешний мир».

За полтора года пандемии процесс экипирования медиками отработан уже до автоматизма и проходит достаточно быстро, хотя со стороны по-прежнему напоминает процедуру одевания космонавтов.

На входе все снимают обувь и одевают резиновые тапочки или калоши и попадают в первую комнату. Там ты получаешь набор СИЗов, высокие бахилы и широкую пижаму. В смежном помещении — раздевалка с несколькими кабинками.

— Вам помочь? — обращается женщина. — Очень важно соблюдать порядок экипировки, особенно, когда раздеваетесь.

Сначала ты надеваешь пижаму и после самое главное — защитный костюм. Следом, прямо на обувь — высокие бахилы. Назвать некомфортным СИЗ нельзя, но ровно до того момента, пока с оставшимся комплектом СИЗов не идешь к медсестре, помогающей тебе «законсервироваться» так, чтобы вирус не смог добраться до твоего организма.

Надев медицинскую шапочку так, чтобы она закрывала даже брови, тебе надевают маску с фильтром и просят плотно прижать к лицу. Вот тот момент, когда первый раз тебя охватывает волнение. Вдруг ты понимаешь, что несколько часов кряду нельзя будет ничего поправить, потрогать, почесать, а тем более снимать. Но это еще полбеды. Затем на глаза одевают плотные очки, натертые мылом, чтобы не запотевали, две пары перчаток, фиксирующих СИЗ, а после происходит «армирование» контуров капюшона и рук малярным скотчем. Вот тут-то и подкатывает паника: воздуха начинает резко не хватать, ты не знаешь, в каком ритме дышать и как избавиться от этого чувства, а ощущение того, что вот-вот ты выйдешь в «грязную зону», где «что бы не случилось, а СИЗ снимать нельзя» заставляет сердце бешено колотиться.

В таком состоянии ты медленно подходишь к двери, за которой лестница, ведущая в госпиталь.

Свободных коек нет

В коридорах пустынно и тихо, а двери в палаты открыты. Пациенты в госпитале размещены по степени тяжести. На втором этаже лежат те, кто полегче, на первом — те, кому хуже, и чем ближе к отделению реанимации, тем тяжелее. Самые сложные прямо напротив — в палате № 8. Все в ней лежат на животе и все — в кислородных масках.

— Можно потише? Все время гул в коридоре, невозможно так, — вдруг в дверях показывается мужчина с серо-синим цветом кожи.

— Сейчас пройдем, ложитесь, — успокаивает пациента девушка в желтых очках — главная в этом госпитале.

Эльвира Галинурова в обычной жизни пульмонолог, а во время пандемии — заведующая инфекционным отделением. Она объясняет, что коронавирус дает подчас необычные осложнения и даже меняет людей.

— У кого-то появляются неврологические осложнения: кто-то апатичным становится, кто-то, напротив, агрессивным. Пациентов тоже можно понять — болезнь протекает порой очень непросто.

Эльвиру легко опознать по желтым очкам, которые сильно выделяются на фоне остальных. Она обводит глазами журналистов и предлагает посмотреть отделение.

Пройдясь по обоим этажам и оглядев каждый закуток больницы, мы не увидели ни одного пациента, лежащего в коридоре. Но ни в одной палате мы не увидели и свободных коек. При нас выписывали нескольких пациентов, но в приемном отделении уже ожидали новые.

— За неполный июль пролечили уже, наверное, больше 200 пациентов, — рассказывает Эльвира. — Мы столько больных обычно лечим за год, сколько за эти четыре месяца. Только смертность намного выше, чем в обычных стационарных отделениях. И это мы еще самый маленький ковидный госпиталь.

У защитного костюма есть своя особенность — при общении с человеком глаза выходят на передний план. В них сгущаются все эмоции, которые человек делит между общим выражением лица, жестами и даже цветом одежды. Эльвира энергично и терпеливо отвечает на каждый вопрос, но взгляд ее выдает — суровый, собранный, но безгранично уставший. Казалось, что достаточно посмотреть в глаза врачу, и все становится понятно само собой.

— Вы один раз, два раза сюда зашли, а мы так каждый день. Я как заведующая все время на связи, у меня просто выходных нет. Даже если я не в госпитале, то каждый день обсуждаем лечение одному, другому третьему, и так 24 на 7. И не только у нас такой график — так везде, во всех госпиталях. Пациенту же не прикажешь: сейчас не умирай — у меня выходной.

Эльвира не скрывает, что тяжело и морально, и физически. Но когда мы обсуждаем с ней выгорание на работе, она сначала соглашается, а потом вспоминает 18-ю городскую больницу, которая уже почти два года работает в режиме ковидного госпиталя и признается — вот, где по-настоящему тяжело.

— Уже хочется наконец просто войти в свое отделение через обычный вход. Я не помню, когда последний раз приходила на работу просто в обычном халате и без маски с тонометром и стетоскопом наперевес. На расслабоне на работу сейчас не придешь. Ты все время максимально собран, и что бы ты не делал, все время в голове сидит коронавирус. Это как постоянно ждать удара в спину. Очень тяжело.

Прививка — яд

Андрей Максимишин рассказывает, что узнал о том, что заболел, во время утренней проверки на работе. После трех недель лечения он ждет, когда его позовут на КТ.

— Измерили мне температуру на входе, и оказалось, что у меня 37,4°, ну и отправили меня домой. Пока до дома доехал, уже до 38,5° поднялась температура. Вызывали мне врача, сдал анализы, но температура неделю держалась 39°, и тогда меня уже на скорой привезли сюда.

В госпиталь он поступил в тяжелом состоянии. Несмотря на лечение, всего за три дня с 8% поражение легких скакнуло до 80%. Но Андрею повезло, и его смогли спасти.

Эльвира говорит, что сейчас действительно можно наблюдать такое молниеносное поражение легких. Она обращает внимание и на то, что течение болезни будто бы немного меняется, а случаи становятся тяжелее.

— В прошлом году пациенты с поражением в 60% имели отличную сатурацию, а температура была почти в норме. Они могли лечиться дома. А сейчас у пациента могут быть поражены легкие всего лишь на 16%, но при этом имеется низкая сатурация и по 10 дней температура под 39-40°. Вы только представьте себе, каково пролежать с такой температурой 10 дней.

Андрей старательно благодарил каждого врача, заходившего в палату, за свое спасение и расхваливал нам персонал госпиталя, но, когда речь зашла о вакцинации, будто бы немного смутился.

— Прививку не ставил. Хотели с женой, но у нас обстоятельства семейные — теще 94 года. Как вот тут быть? А вдруг чего занесем с этой прививкой.

Услышав, что разговор зашел про вакцинацию, оживился и сосед по палате — мужчина средних лет, с поражением легких 60% и дышащий с помощью кислородной маски.

— Я тоже не ставил прививку. А смысл? Сейчас, наверное, на каждого человека уже свой штамм есть, и толку идти колоться. А вообще прививки — это яд же. Надо иммунитет повышать, и все тогда в порядке будет.

А вы уверены, что не умрете?

В следующей палате лежат четыре пожилые женщины. Три из них охотно соглашаются пообщаться, а четвертая лишь отстраненно кивает. Ее серого цвета лицо выглядит изможденным. Кажется, будто бы все свои силы она тратит на то, чтобы сконцентрироваться на кислородной маске, которую она держит обеими руками.

— Чувствуем уже себя намного лучше, — в один голос говорят три пожилые пациентки. — Мы 10 дней здесь. Кислород еще помогает дышать, самим пока тяжело, — четвертая женщина подтвердила это, кивнув.

В больницу их привезли не сразу, а, как и остальных, после «домашнего лечения» и с поражением легких в 68%. Сначала они прошли сильный кашель, рвоту, 10 дней с температурой под 38°, и только после наступила госпитализация.

— Прививку не ставили, не успели вот. Теперь, говорят, через полгода надо будет ставить, — смущаясь, признаются пациентки.

Каждого медработника, с кем мне удалось пообщаться в госпитале, я спрашивал об отношении к невакцинированным пациентам или тем, кто тяжело переболел, но по-прежнему считает вакцинацию фарсом. Все реагировали по-разному, но никто не остался равнодушным.

— Некоторые говорят мне, например, «бесплодной станешь», — вспоминает Эльвира. — Или «посмотрим на вас и ваших детей через пять лет после прививки». Но я на это всегда говорю — эти пять лет еще прожить как-то надо. Мы всегда, конечно, надеемся на лучшее, но реальность жестока. Откуда уверенность, что вы не заболеете или легко перенесете коронавирус и не умрете? Или вы заболеете и думаете, что последствия от самой болезни будут легче, чем от прививки? Я, если честно, устала что-то кому-то доказывать. Хочется за руку взять, сюда привести, чтобы они видели, как люди болеют, как умирают их же ровесники, как это бывает тяжело и мучительно.

Эльвира переводит дыхание, качает головой, смотря куда-то в пустоту сквозь меня, будто осмысливая все сказанное, и резко вновь возвращается к разговору.

— Все вокруг помнят про клятву Гиппократа и убеждены, что врачи всем всё должны. Только почему-то забывают о своих обязательствах –заботиться о своем здоровье. Хотя бы надевать маску.

Выживаемость стремится к нулю

Пациентам начали развозить обед. Тележка с едой, упакованной в пластиковые контейнеры, остановилась около каждой палаты, кроме одной — реанимации. Последний пациент там скончался накануне, и пока она стоит пустой.

— Сегодня чудо, что в реанимации никого нет. Это не значит, что они все такие здесь легкие, просто мы их тянем до последнего. Сама атмосфера там еще больше угнетает и без того слабых пациентов, — объясняет Эльвира. — Вот представьте, даже здесь на обычных кислородных масках пациенты недовольны ими, срывают их, ругаются, бесятся, а там уже как минимум неинвазивная ИВЛ, которая закрепляется на голове плотно и закрывает половину лица. И кислород, который подается на приличной скорости, постоянно бьет вам в лицо. А еще жужжат аппараты, трубки, это состояние беспомощности угнетает.

Врачи объясняют, что общемировая статистика такова — если человек с коронавирусом попал в реанимацию, то процент выживаемости снижается. А если его подключили к ИВЛ, то выживаемость стремится к нулю.

— Дело, конечно, не в аппаратах, как некоторые думают. Пораженные коронавирусом легкие становятся очень хрупкими, теряют эластичность и попросту не выдерживают. Если б все лечилось только аппаратами…

Окна в реанимации на две трети заклеены, из-за чего в помещении мало естественного света. В небольшой комнате размещены четыре койки с необходимым оборудованием. На отделение два медработника: врач и медсестра.

Медсестра отделения Анастасия Гузеева рассказывает, что здесь нужно быть постоянно готовым к любому повороту событий. Она объясняет, что, например, в отличие от инфаркта, который чаще всего случается в утренние часы, коронавирус бьет «не по расписанию». Нередки случаи, когда пациент может сидеть, общаться, самостоятельно есть, а через несколько часов попасть в реанимацию. И обратно может уже не выйти.

— Это было вчера утром. Женщина поступила к нам в тяжелом состоянии, была в панике, не понимала даже, как дышать. Месяц провела у нас в реанимации, лечилась, мы ее подбадривали как могли, мотивировали на борьбу с вирусом, но, к сожалению, не каждого удается спасти, — говорит Анастасия. — Всегда очень страшно наблюдать пациента, когда он угасает, отказывается от еды, воды, мы ставим ему зонд, но и это не помогает, и в конечном итоге он все равно умирает.

Анастасия опускает голову, делает глубокий вдох и медленно выдыхает.

Света в конце тоннеля нет

В «красной зоне» ковидного госпиталя я провел около двух с половиной часов. На выходе тебя сначала обрабатывают дезинфицирующим раствором с ног до головы, а после ненадолго отправляют под лампу кварцевания. Тебя раздевают в строго определенном порядке, после чего отправляют в душевую. И только после этого можно снова одеться в свою привычную одежду.

К СИЗу привыкаешь и в какой-то момент просто перестаешь замечать его, отвлекаясь на работу. Но как только ты его снимаешь и снова можешь вдохнуть полной грудью, пусть и больничного воздуха, ты испытываешь буквально физическое облегчение.

Перед тем, как попрощаться, врачи признаются, что даже спустя полтора года по-прежнему не знают, как победить коронавирус, и просто делают все возможное и невозможное, радуясь каждому здоровому пациенту, а значит, очередной победе над невидимым врагом.

— Коронавирус никуда не пропал?

— Нет, вы же видите — 100% коек заняты.

— Люди стали беспечнее относиться к нему?

— Да. Еду, знаете, в автобусе с утра или возвращаюсь с работы, и я, как правило, одна в маске. Хотя автобус всегда битком забитый. Едешь, смотришь на людей вокруг и думаешь: неужели все так хотят ко мне в отделение попасть.

— Свет в конце тоннеля уже видно?

— Нет, но надежда умирает последней.

— О чем мечтаете?

— Прийти на работу без СИЗа и маски.