Без электричества, связи и с дикими животными вокруг. Как живет отшельник из Башкирии

Это не первая попытка добраться до дяди Саши. В апреле, когда в городах местами уже начинали цвести одуванчики, в горах еще лежал снег, причем настолько глубокий, что провалиться по грудь не составляло труда. Находившись по другую сторону замерзшего русла реки, на соседнем холме, мы слышали лай собак, видели сквозь перелесок избу и дым из трубы, но глубокий и рыхлый снег стал непреодолимым препятствием — нам пришлось отступить. Пока не пришло лето.

Покинутые места

Внедорожник медленно ползет то вверх, то вниз по просеке. Расстояние от ближайшей жилой деревни Дубинино до Верхней Манявы всего три с половиной километра, но дорога занимает около часа езды. В этих местах люди и автомобили нечастые гости, за дорогами уже никто не следит, и по весне и осени, а то и после обильных дождей проселок вспучивается и утопает в слякоти — не каждый вездеход проедет, не каждая лошадь пройдет. А зимой и вовсе грунтовую дорогу напрочь заметает снегом. Чистить ее некому и не для кого.

Всего деревень с названием Манява три: Верхняя, Средняя и Нижняя. И все стоят вдоль русла одноименной реки на расстоянии в несколько километров друг от друга. Если в Нижний Маняве еще «теплится жизнь», там живут круглый год люди, летом приезжают «дачники», а на платформе станции останавливается поезд, то Среднюю Маняву полностью поглотила природа. Сложно отыскать даже фундаменты когда-то стоявших здесь домов.

«Золотой век» здешних мест закончился 50 лет назад, когда закрылась знаменитая Белорецкая узкоколейная железная дорога. Потеряв работу, местные жители стали разъезжаться по округе, а деревни — пустеть. Только в этом районе было оставлено и заброшено с десяток населенных пунктов. Сегодня только растущие вишни и яблони напоминают о том, что когда-то здесь были деревенские дворы. Других следов сгинувших с лица земли деревень больше не осталось.

Откуда вы здесь?

Деревянный дом дяди Саши стоит на окраине деревни или, скорее, того, что от нее осталось. Таких домов, как у него, здесь пять или шесть. Высохшие, посеревшие и покосившиеся срубы, залатанные и перелатанные крыши, местами поваленные заборы, печи внутри. В этих домах все еще можно жить, только желающих уже не найти.

Нас встретила весьма упитанная собака. Негромко лая, она не сводила с нас глаз, а когда мы останавливались, чтобы оглядеться, тут же ложилась и замолкала. Но стоило нам двинуться, она начинала свой лай вновь.

Во дворе дома под большой сосной на цепи сидел совсем молодой пес. Облаявший нас, скорее, из «чувства долга», чем от большого желания, он с любопытством оглядывал незнакомых ему людей, а растянувшаяся на траве кошка, немного замешкавшись, поднялась и улизнула за ворота. Все стихло.

У ворот стоял старенький стул, в пеньке торчал топор, а на самодельном столике стояла банка с чаем, но хозяина нигде не было видно. Докричаться до него мы не смогли, а упитанная собака прозрачно намекала, что во двор нас войти не пустит. То ли единственный местный житель куда-то ушел, то ли крепко спит, то ли попросту не хочет общаться — мы не знали.

Мы решили немного походить по деревне и подождать, пока ее единственный житель к нам выйдет. Верхняя Манява лежит на двух холмах, а поперек, в низине, ее пересекает ручей, бьющий из родника. Когда-то через него проходил широкий деревянный мостик, но сейчас его заменяет обычное бревно. По берегам ручья разрослась мята, которая на сильной жаре источала приятный аромат. Там нас и заметил слегка удивленный дядя Саша, вышедший из-за ворот своего дома, потянулся и продолжил заготовку дров.

Высокий, худой, с длинными седыми волосами он помахал нам в ответ и жестом подозвал к себе. На нем были спортивные сандалии, старое трико с вытянутыми коленками и рокерская черная футболка. На подходе было заметно, как он очень внимательно, как-то совсем не «по-стариковски» зорко оценивает меня тяжелым взглядом, сдвинув брови.

— Откуда вы такие здесь? — спросил он.

— Журналисты, из Уфы.

— О, значит моим привет передадите. Идемте, присядем, — и жестом указал на лавку у ворот своего дома. — Может, чайку? Я плитку вынесу, газовую, прямо тут можем заварить.

— Нет, спасибо, жарко сегодня для чая. А вы разве нас не слышали? Так сильно лаял ваш пес, — удивляюсь я.

— Я ж глуховат. На работе шумно было, так и стал инвалидом по слуху. Да это не беда, идемте.

Он всегда выходит навстречу к редким прохожим, потому что считает всю деревню своим домом, а пришедших — гостями. Да и сам не прочь пообщаться, ведь по его собственному признанию, несмотря на то, что он живет на удалении от людей, «трудно найти более общительного мужика», чем он.

— Я, если кого увидел, обязательно выхожу навстречу. В прошлом году здесь пришли ребятишки, смотрю — в один дом, другой, третий заглядывают. Вышел у родника встретить. Смотрю, они по домам шарят. Но я ж не могу им позволить без разрешения, не могу пройти мимо. Рассказали, что стариной интересуются, вещи какие-то просили отдать, но что я потом соседу Гришке скажу, когда приедет. Не отдал. Правда, и Гришка не торопится…

А платежки идут ...

— Не спрашивайте, откуда я, — сразу отмахивается дядя Саша, будто предугадывая наш вопрос. — Знаете, как раньше говорили — «мой адрес — не дом и не улица, мой адрес Советский Союз».

И впрямь за долгие трудовые годы монтажником он успел объездить страну вдоль и поперек. Родился в Башкирии, в Благоварском районе. Судьба помотала его по республике, потом забросила в Челябинскую область, а там пошли Кавказ, Восточная и Западная Сибирь и даже пустыня, название которой дядя Саша все силился вспомнить, но никак не мог.

— Оказался я здесь 15 мая 2013 года, как сейчас помню. Я уже жил в Инзере, сколько раз не пробовал перебираться в город — не мое. У меня папка, когда переехали в Уфу, вообще все проклял, но мама больно настаивала. А я, можно сказать, его копия. Вот и меня в деревню тянет, — делится воспоминаниями он.

Дядя Саша признается, что сюда он переехал по воле случая. Когда зимой 2013 года похоронил маму, на душе, как водится, было тяжело, а тут ему знакомый рассказал про это тихое место и предложил посмотреть дом.

— Приехали, оказалось тихо, красиво, обжито, ну я и согласился. Когда я переехал сюда, здесь еще жили люди. Теперь нет, кто переехал, кто помер. А платежки так и идут…

После небольшой паузы дядя Саша начал указывать рукой на дома в деревне и рассказывать про их хозяев, с точностью называя, когда кого видел в последний раз и при каких обстоятельствах. В такие моменты казалось, что редкие встречи с людьми, которых с каждым годом в этой местности все меньше, ему особенно дороги и памятны.

— Вы ведь журналисты, — вдруг оживился наш собеседник. — Представляете, людей уже по многу лет нет в живых, а платежки все идут... Это же сколько сил, энергии, бумаги, расходных материалов тратится впустую. Прихожу на почту в Татлы, девчонки мне там на всех собирают, и я несу эту пачку сюда. Потом, если кто из их родственников приезжает, отдаю. Ко мне сюда года два назад инспекция приезжала с главным энергетиком. Я им все показывал, объяснял, уже и электричества пять лет как нет, а они все фотографировали, но без толку.

Три километра по горам до магазина

Дяде Саше идет восьмой десяток, но выглядит он моложе и внешне кажется в неплохой спортивной форме. Каждую неделю он старается выбираться в деревню Дубинино или поселок Татлы за продуктами и на почту. Всегда пешком.

— Чаще не надо, да и не получится — пенсия-то так себе. У нас ведь за этим никто не смотрит.

Чтобы добраться до Дубинино, нужно сначала подняться два с половиной километра в гору и еще около километра пройти по поселковой дороге. Если нужно сходить на почту в Татлы, то дядя Саша идет пешком еще около пяти километров. Сложнее всего это дается ему зимой.

— Дорогу зимой никто не чистит. А кому это надо?! Я тропку потихоньку наториваю и даже если заметет, то у меня глаз наметанный, я ее вижу. В санки впрягся и пошел. Если продуктов совсем много набрал, то оставляю наверху часть — потом возвращаюсь. А летом все проще — идешь себе да идешь. Я даже рекорды ставлю — полтора часа до Дубинино, попробуйте обгоните.

Дядя Саша совсем не хочет жаловаться. Правда, в конце концов признается, что путь дается ему не всегда так просто. После одного из сильных снегопадов он в полдень вышел за продуктами, а вернулся около девяти вечера.

— Благо луна была яркая, видать все, как днем. Снега нападало уйма. Я уже и толкал сани, и тянул, и задом, и передом, а все равно проваливаешься и падаешь. Пришлось оставлять часть продуктов на горе и потихоньку топать домой налегке.

Раз в неделю дядя Саша старается выбираться, чтобы еще и подзарядить телефон — единственная связь с внешним миром. Но и тут не без сложностей.

— Вон гору видите за домом, — указывает рукой на небольшой отрог хребта. — Когда мне надо позвонить куда-то, я лезу туда. Только там телефон и ловит. А у нас в деревне отродясь не было ни проводного, ни такого, — вертит в руках старенький кнопочный мобильный телефон.

— А как вы на помощь звать будете? Вы ведь, простите, не молодой уже, мало ли простудитесь или сердце прихватит. Не страшно вам? — спрашиваем мы.

Дядя Саша морщится и отмахивается.

— Мне уже ничего не страшно. Чего бояться-то. Да и на меня посмотрите — восьмой десяток мне, а вон какой. Как буду болеть, тогда и посмотрим.

Только под конец разговора все же признается, что, как ни крути, возраст дает о себе знать, и сколько не «хорохорься», а со временем перебираться куда-то придется.

Волки «заботятся» о моих собаках

После этого вопроса наступило молчание. Мы стали оглядывать деревню, будто оценивая и примеряя жизнь в ней на себя.

— Не хотите, чтобы я плитку сюда тащил для чая, так давайте готовый попьем, с конфетами, — нарушил паузу дядя Саша и указал на банку, стоявшую на столе. — Он с мятой, сейчас кружки вынесу, — и ушел в дом.

Воспользовавшись моментом, мы вновь оглядели деревню. То ли природа решила пощадить ее, то ли от того, что здесь попросту никого нет и ломать дома некому, некоторые из них неплохо сохранились. Разваливающиеся дядя Саша потихоньку разбирает на дрова, а целые не трогает и оберегает. Сам он не признается, но, кажется, будто он еще верит, что потомки хозяев могут сюда вернуться.

Раньше здесь была даже начальная школа, а сейчас осталось всего несколько домов. До последнего времени, пусть изредка и только летом, но люди здесь бывали. Занимались огородом, держали скот, к бабушкам и дедушкам привозили внуков, которые носились по деревне галопом и плескались в ручье. На крыльце одного из домов так и лежат детские игрушки, разбросана обувь, будто хозяева не оставили дома насовсем, а просто скрываются в них от летнего зноя. Но с тех пор, как в деревне пропало электричество, и те немногочисленные дачники, приезжавшие сюда время от времени, стали покидать эти места. Электрические столбы, прослужившие не один десяток лет, в какой-то момент просто рухнули от старости, а восстанавливать их некому. Да и не для кого.

Вернувшись с кружками и конфетами, дядя Саша разлил чай и стал нахваливать мяту, зверобой и шиповник, которые делают его чай таким вкусным. На траве растянулась белая кошка, не сводившая с нас глаз и следившая за каждым нашим движением.

— Это Лариска, — улыбнулся дядя Саша. — Самый страшный зверь здесь. Всех строит: и котов, и собак. Собак вообще жаль. Почти каждый год волки «заботятся» о моих собаках. Один был у меня пес, Сибиряком звали, голубоглазый такой. Я пилю дрова и слышу, он лает на другом конце деревни. Ну, думаю, мало ли чего. А он как завизжит - и тишина. Пошел я туда с топором, а там лишь несколько капель крови осталось.

Медведи дядю Сашу не тревожат, хотя и они, бывает, приходят в деревню, а вот волки зимой регулярно заглядывают. Он вспоминает, как в феврале услышал на веранде шорох, звон склянок и своего напуганного пса.

— Открываю, а он там сидит с круглыми глазами. Ну я во двор выхожу. В воротах у меня небольшая выемка есть, чтоб кошки и собаки проходить сами могли. И там застрял серый. Ну как застрял — пытается во двор протиснуться, чтоб собаку у меня пожрать. Жаль, не сообразил я взять что-нибудь тяжелое. Но валенком по заднице получил.

Волк так напугался дядю Сашу, что изловчился, влетел во двор и, развернувшись, вылетел обратно. Но как ни старайся, ни отпугивай их, каждый год дикие животные таскают его четвероногих друзей.

Туда не ходи

Солнце уже начало клониться к закату. В горах темнеет раньше, и пришло время возвращаться домой. Дядя Саша одновременно торопит нас отправляться в дорогу и в то же время не перестает делиться планами на будущее, словно хочет наш разговор еще немного потянуть.

— Может быть, перееду в этом году, а может и нет — прикипел к местам этим. А вы за мятой обязательно сходите! — настаивает он. — Она тут вон какая большая и ароматная. Наберите себе, с ней чай вкуснее. А я вам высушенной вынесу.

Он очень быстро ушел в дом и вернулся с большой охапкой сушеной мяты, душицы и зверобоя, уложенной в пакет.

— Даже не вздумайте отказываться! — сразу же осадил нас, заметив наши удивленные и растроганные лица.

Провожая нас, он деловито инструктирует, как лучше выехать из деревни. И отговаривает идти пешком через лес.

— Старой дорогой ходить я вам не советую. Какое-никакое зверье есть здесь, и встречаться вам ни к чему. Приехали на машине и возвращайтесь так же от греха подальше.

— Как же вам-то не страшно тут одному? — задаем в который раз один и тот же вопрос, который сам собой возникает у нас к дяде Саша после очередной истории.

— Чего бояться-то? Меня все знают тут, и я всех знаю. Друг друга не трогаем — у нас договор.

— А что должно произойти, чтобы вы переехали обратно к людям?

— Как пойму, так скажу, — улыбается нам в ответ, машет рукой на прощание и уходит за ворота.