Рашит Аднагулов проработал в Серафимовской спецшколе без малого 30 лет. Начинал после армии военным руководителем, затем воспитателем, заместителем директора по режиму. Через некоторое время ушел в бизнес, и вернулся обратно уже директором. С тех пор он для педагогов и воспитателей самый любимый руководитель, а для детей батя.
– Я совсем молодой был, только после армии. Ко мне как-то подошел прошлый директор спецшколы и сказал: «Пошли работать к нам, мне кажется, это твое». Недолго думая, я согласился. Сам понимал, что мое. Тем более, что на месте спецшколы когда-то стоял дом моей семьи, я там родился. Вот такое совпадение. Со временем я уже не мог без школы, хоть и уходил в бизнес, всегда был душой здесь, поэтому, когда позвали на пост директора – все бросил и согласился.
6 сентября 2018 года в кабинете директора раздался звонок. Министр образования Гульназ Шафикова вызвала его к себе, чтобы разобраться в побеге двух воспитанников – первом за пять лет. 7 сентября 2018 Рашит Карамутдинович поехал в министерство, где ему сказали: «Увольняйся сам или уволим по статье». В этот же день вышел приказ об увольнении. С его слов и слов коллектива спецшколы, никакого расследования проведено не было.
– Мне сложно представить, кого можно было бы поставить на ваше место, если честно. Ведь могут быть очень серьезные последствия?
– Если бы мне дали возможность, я бы подготовил человека, детей, сказал бы им: «Ребята, мне пора уходить, я буду вашим советником, буду к вам приходить, но директором будет с 1 июня 2019 года, к примеру, Иванов Иван Иваныч». А получилось так, что меня уволили за один час, и не дали возможности передать свои дела.
– Подойти к этому от сердца, от души, выяснить ситуацию, выслушать все стороны. Должна быть преемственность, я должен был подготовить человека. Работая в школе 30 лет, я пережил пятерых директоров. Все друг другу передавали дела, даже если уходили в конфликтной ситуации. Все понимали, как важно обучить, заранее предупредить о своем уходе, всех подготовить. Я же попросил дать мне две недели – не дали. Но ведь это моя школа, разве я ей хочу плохого?
– Меня поддерживает очень много людей – не только коллеги. Бывает так, что зайду в банк, ко мне подходят, обнимают, спрашивают о том, что случилось. Причем, это те, кто со мной даже параллельно не работали.
– Потому что спецшкола – это часть поселка, и я часть поселка и мой коллектив. И все, что там дети делали в последние два года – волонтерское движение, помощь инвалидам, это все очень ценно, от души. Я людям дал поверить, что чужих детей нет. Пусть они сейчас плохие, но они же станут хорошими. Каждый день мне звонят по десять выпускников, я все время спрашиваю: «Ты где и кем работаешь?». Для меня важно, чтобы у них все было хорошо.
Серафимовскую спецшколу, как и многие другие образовательные учреждения в республике, коснулась оптимизация. Каждый год пытались сократить ее коллектив, финансирование, перевести часть персонала на аутсорсинг. Рашит Аднагулов просил школу не трогать, сокращать персонал не позволял. И всегда подмечал, что был для министерства непослушным директором.
– Для меня школа – это семья. Все эти оптимизации, аутсорсинги – я не мог это принять. Я не хотел, чтобы нам привозили полуфабрикаты, чтобы нас охранял ЧОП (частное охранное предприятие, – прим. ред.). У меня каждый сотрудник спецшколы – это педагог, который может общаться с детьми, и в службе режима тоже. Поэтому я всегда говорил, что, если они хотят провести оптимизацию, пусть приедут хоть один раз и сделают нормальный аудит. Тогда все поймут. Ни разу не приехали. Ни разу и никто. В любой спецшколе по 10-15 человек в бегах. Я считаю, что это нормально явление, это я просто приучил, что у нас за пять лет никто не убегал.
– Я думаю, что может быть на это повлияли мои реформы с увольнительными. Я отпускал детей на каникулы за хорошее поведение, было много волонтерских движений, выездов, поэтому смысла в побегах не было. Я все думал, как бы помочь ребятам нормально выпуститься, чтобы они были готовы к жизни на воле, чтобы была социализация. Я думаю, что зачастил с этим, хотя ничего плохого в этом не вижу. Но мне уже некоторые коллеги говорили: «Рашит Карамыч, вы прекращайте спецшколу превращать в “Артек”». Возможно, они правы. Наверное, я становлюсь сентиментальным.
Серафимовская спецшкола – режимный объект, сюда дети попадают за преступления. В основном, за бродяжничество, хулиганство, воровство. Только в отличие от классических режимных объектов, здесь практиковались увольнительные. Дети имели право покинуть стены школы, если этого заслуживали. Чтобы уйти на увольнительную, нужно было в течение года заработать делом нужное количество баллов. Рашит Карамутдинович еще раньше рассказывал, что практически никогда не спал, когда кто-то из детей был за пределами школы и все время был с ними на связи. Для воспитанников он как отец. «Карамыч, батя», – так его называют пацаны.
– Никому, кроме меня. Дети в увольнительную уходили под мою ответственность. Я давал разрешение и пропуск. Юридически за каждого ребенка отвечаю я. Если с ним что-то случится – виноват буду я. Может, с ними и надо строже, но ведь с другой стороны, объятий больше стало, доброты. Они почувствовали, что они не изгои. Я всегда объяснял своим педагогам, что должен быть плохой и хороший полицейский, как мама и папа. У нас получалось, что педагоги строгие – как мама, а я сентиментальный – как папа. Как я уже говорил, здесь большая семья – 80 детей. Дети меня через полгода называли батей или отцом. Я их здесь избаловал. Они иногда забегали в кабинет впереди воспитателя: «Рашит Карамыч, у меня проблемы. Батя, выручай». Но бывает и такое, что приходится их стыдить, и, если пацан в ответ покраснел, значит, что-то в нем хорошее есть. Но я всегда говорю парням, если они обидят воспитателей, то и меня с ними. Наши воспитатели – это люди, которые каждый день приходят в половину десятого домой. Им остается время только, чтобы умыться, поговорить с ребенком и лечь спать.
В спецшколе максимальный срок для детей – три года. При Рашите Аднагулове многие оставались учиться и дальше, писали заявление, заканчивали девять классов. Директор рассказывал, что многие, когда приходили в школу, не могли сложить даже дважды два. «В общеизвестном слове на три буквы, в двух делали ошибки», – говорил он.
– Конечно, у них же больное чувство самолюбия и чувство правды. Они считают, что только они правы, и за это они только сюда и попали. Они не любят, чтобы их напрямую упрекали, надо доказывать неправоту другим способом. Резко одергивать таких детей тоже нельзя. Их уже много одергивали – и морально, и физически наказывали. Многие не понимают, что из себя представляет ребенок, который прошел пьяных родителей, бродяжничество, который один способен поставить на уши всю школу. Успеваемость детей у нас всегда была не на первом месте. На первом – создать комфортные условия сотрудникам и детям, уют. После этого дать мотивацию. Пацан понимает, что оказывается трусы и носки бывают чистыми, что он сам может вкусно пахнуть, а не мочой. Вот тогда у него появляется и мотивация к учебе, и планы на будущее.
– Я думаю, нет. Многие ученики уже забирают свои заявления, даже те, кто подавал раньше. Говорят, что раз Карамыча нет, то и меня не будет.
– Сейчас меня зовут в другие школы, но мое место не там. В этом все дело. Коллектив и дети поэтому и говорят, что нужно бороться, и я буду. Глава администрации даже удивлялся, так как на его веку подобное случилось в первый раз – чтобы за директора выступал весь коллектив. В основном, коллектив пишет жалобы на руководителей, а тут наоборот. Они не могут понять почему так, я и сам не могу понять.
– Да, предлагали. Хоть заместителем директора по режиму, хоть кем. Вы знаете, если бы это спасло школу, я бы даже на это пошел. Хотя все друзья говорят: «Это унизительно, Карамыч, для тебя и для твоего самолюбия тоже. Зачем так делаешь? Если уходить, то уходи». Но они не могут понять, что я этих детей люблю, это совсем другое. Это не бизнес.
– Нет, никак. Я же ничего для себя не требовал, для школы требовал. Я никогда плохо ни к кому не относился. Когда от меня что-то требовали, я всегда объяснял, почему это невозможно. Это особая школа. Во всей образовательной системе – самый трудный участок. Это последняя инстанция, после которой если ребенок споткнется еще раз, то все – тюрьма. Но я этих детей хорошо знаю, я уже без них не могу. Это, наверное, уже профессиональная деформация, я в других детях больше негатива вижу, чем в этих.
– По течению эта школа год сможет плыть еще год, а потом все поменяется в худшую сторону. Понимание детей проходило через меня, через мою душу, и оно передавалось взрослым. Потому что я слышал чаяния этих ребят и потом на педсовете говорил: «Уважаемые взрослые, вы немного завшивели, пора двигаться дальше». Сейчас самое плохое будет, если детей никто не будет слушать.
– Это уже второй вопрос. Может быть, новому руководителю и решат оказать поддержку. Все-таки, правило «Умер король, да, здравствует король» еще никто не отменял. В целом, я думаю, что из этого ничего хорошего не выйдет. Я тоже конечно не весь шоколадный. Я всегда требовал, чтобы люди работали намного больше, чем просто на зарплату, потому что дети это чувствуют. С ними надо быть бескорыстным. Недавно я заходил в спецшколу, там было прощание с летом. Когда пацаны меня увидели – стоял рев. У меня у самого слезы наворачивались. 80 пацанов рыдали – это как будто смерть. Теперь, когда я пережил их слезы, не боюсь идти на конкурс. Я сделаю все, что мне скажет коллектив, пусть даже если и не получится. Я дал все, что мог, и дам все, что могу дать. По крайней мере, я смогу сказать: «Я сделал все, всем спасибо, если нужна моя помощь, я рядом».
Сейчас Рашит Аднагулов планирует попробовать восстановиться в своей должности на общей, конкурсной основе. Коллектив школы, редакция Mkset и все причастные будут надеяться, что у него получится.