«Гонимая свобода слова – миф»
Любопытно, что главный редактор самой политизированной и часто обвиняемой в ангажированности радиостанции заметил, что «гонимая свобода слова – больше миф, чем реальность».
- На самом деле в каждом журналисте сидит самоцензура и освободиться от нежелания обнародовать правду непросто, - объясняет Алексей Венедиктов.
В качестве примера он привел ситуацию, когда во время захвата школы в Беслане информагентства упрямо тиражировали, что взяты в заложники только 334 человека.
- Как позже стало ясно, это сообщение – позор российской журналистики, - горячится Венедиктов. - У меня как у бывшего школьного учителя цифра сразу вызывает сомнение. Это что, малокомплектная школа? Я говорю своим: «Быстро звонок в министерство образования». Знаю, что каждая школа 15 августа должна сдать списочный состав детей, чтобы получить финансирование. Нам отвечают: «875». Допустим, часть учеников не успела к «линейке» – ну, около семисот, учителя, персонал – девятьсот, плюс родители, около 1300-1500 человек получается.
Звоню президентскому пресс-секретарю Алексею Громову. Я ему: «Там полторы тысячи заложников по нашим подсчетам». Его первая реакция: «Эхо» ничего не знает, куда вы лезете», и так далее. Вот, мол, у меня на руках «секретка» – триста с лишним заложников.
Я его скепсис понимаю - на нем ответственность. Одно дело, когда триста человек, а другое когда школа забита заложниками как селедка в банке. По числу заложников принимается решение о штурме. Мы так и давали в эфир две цифры – официальную и собственную. Но Громов взял на себя ответственность и доложил президенту Путину: «Вот, как сообщает сумасшедший Венедиктов…», и штурма в первый день не было.
У школы митинг матерей, на плакатах написано: «В школе больше тысячи человек». И ни один канал этого не показал. Я разговаривал позже с корреспондентами, спрашивал, почему не передали? Они говорят, мол, мы бы передали, но все равно это не поставили бы в эфир. Какое ваше собачье дело, чтобы здесь в Москве сделали бы? Ваше дело – увидел – передал. Вы обманули жителей страны, и президента, которому принимать решение о штурме. Вы понимаете что делаете? Вы скрываете важную информацию. Как выяснилось, мы правильно подсчитали. А непрофессионализм журналистов, которые сами себя цензурируют, мог привести к настоящей трагедии.
Поэтому когда ко мне приходят молодые журналисты с вопросом: «Можно мы сообщим о том-то?», я им отвечаю: «Идите вы на фиг! Передавайте то, что видите». А потом об мою голову будет колотить вся кремлевская верхушка. Но об мою, я для этого зарплату большую, чем у вас получаю, и молоко за вредность мне положено. И кто сказал что «Эху» можно, а например, «Маяку» нельзя? Кто сказал? Они сами себе сказали. На всякий случай перестраховались. Итог – огромная самоцензура.
Почему ты решаешь, что будут смотреть твои зрители и слушатели? Ты кто такой? Ты обслуга. Увидел – передал. Есть замашки мелких чиновников, требующих не рассказывать о чем-то, но на этих упырей даже не стоит тратить внимание.
По словам Алексея Алексеевича, редактор обязан брать на себя ответственность за позицию журналиста: «Если главред сдает своего журналиста, я могу выразить только соболезнование».
- Какие к журналисту могут быть претензии, если он увидел что-то своими глазами? – продолжает г-н Венедиктов. - Я как главред могу ввести цензуру и о чем-то умолчать, но репортер не должен об этом думать. Поэтому и в суд пойду я, а не журналист. Но если вы что-то скрыли от редактора, а через него и от своей аудитории, то люди могут принять неправильное решение.
После взрывов в московском метро глава ФСБ высказал журналистам претензию – для чего так часто нужно было объявлять о взрывах, это создавало панику. Наша позиция: откуда люди знают, что там были взрывы? В момент взрывов на входе в метро стояло 750 тысяч человек. И это только в течение получаса в промежутке между взрывами. Сотни тысяч человек ломились в эпицентры взрывов. И только благодаря нашим непрекращающимся сообщениям потоки людей сократились. Кто-то решил в этот день не ездить на работу, а кто-то изменил маршрут. В центре стало меньше машин, что облегчили работу МЧС и медиков. А некоторые федеральные телеканалы и радиостанции в этот момент даже не изменили свою информационно-развлекательную сетку.
«Профессионализм делает ремесло журналистов мерзким»
Алексей Венедиктов настаивает на том, что понятие «журналистская этика» не имеет ничего общего с реальностью.
- Журналистика – дело индивидуальное, - говорит редактор «Эха». - Вы же не будете возражать против того, что каждый человек обладает той этикой, которую ему привили родители, школа, конфессия? Например, этично ли молодому человеку любить сразу несколько женщин? С точки зрения ислама – этично, с точки зрения христианской морали – неэтично. И у каждого медиаресурса есть свое понимание, что этично, а что - нет. Внутри разных редакций – разные этические нормы, как и внутри каждого журналиста.
Вот пример. В 1996 году «Эхо» получило доступ к медицинской карте президента Бориса Ельцина. Перед нами возникла дилемма: надо ли говорить в эфире, сколько у президента сахара в моче? Поскольку это президент ядерной державы, его палец на ядерной кнопке. Мы на станции довольно долго – минут двадцать, а для радио это очень много, совещались, давать ли эти сведения или не давать. Четырьмя голосами против трех приняли решение давать все, что у нас есть. Если бы несогласных было больше – не дали бы в эфир именно по этическим соображениям, а не потому, что нам это запрещает закон.
Одновременно мы получили доступ к медкарте Наины Иосифовны, которая тоже готовилась к сложной операции. 7:0 – мы решили этого не давать. Казалось бы – две одинаковые ситуации. Но ничего подобного – каждый случай – индивидуален.
Вот пример газеты «Жизнь»: публикуют фото умирающего Абдулова. С точки зрения профессии я не вижу здесь ограничений. Молодцы, проникли в госпиталь, сняли, опубликовали. Профессионально. Этические нормы этой редакции позволяют им тиражировать такие снимки. После трагедии 2001 года крупнейшие телеканалы и издательства Америки договорились между собой не публиковать и не показывать кадры с выпадающими людьми из горящих небоскребов. Просто между собой договорились. Их позиция понятна – ужас, кошмар, дети могут увидеть. Прошло три года – взрыв электрички под Мадридом. Все испанские каналы и газеты опубликовали фото разорванных в клочья людей, и это в глубоко консервативной католической стране. Мотив – все должны видеть, что сделали подонки, страна должна содрогнуться от ужаса, а то террористы станут героями. Сам я сторонник метода ВВС, который родился во время борьбы с ирландскими террористами, устраивающие взрывы в Белфасте: обращение террористов показывать, но их требования излагать устами журналиста, без эмоций и холодно. Люди должны знать, почему эти ублюдки взрывают, но при этом не давать им прямого слова.
Есть более серьезные профессиональные договоренности. Например, в 2002 году после трагедии в театральном центре на Дубровке, группа главредов встречалась с тогдашним президентом Путиным. В результате все главы влиятельных СМИ страны подписали соглашение, которое не имеет никакого отношения ни к закону, ни к этике – предоставлять слово террористам только по разрешению оперативного штаба по освобождению заложников. Мы пошли на самоограничение. В момент захвата заложников – прямой эфир или газетная полоса являются товаром для обмена жизней: выпустите детей – мы дадим вам включение на телевидение, отпустите женщин – дадим полосу в газете. Мы предоставляем штабу свои эфиры и полосы для освобождения заложников, что не является профессиональным. Но мы приняли такое решение. Буквально через неделю после подписания пьяный отморозок забаррикадировался в одной из московских квартир и угрожал убить сожительницу и ребенка. Вроде бытовуха и к мировому терроризму не имеет отношения. Согласно нашему соглашению мы выпустили его в эфир, пока ОМОН входил в квартиру. И этим, считаю, мы спасли ребенка.
Конвенция главредов работала и позже. Беслан. Я созваниваюсь с Аушевым с просьбой о комментариях. «Вот когда я выйду, передавай что хочешь, а пока заткни свое радио», - заявил он мне. И я заткнул. Мы знали, что бандиты слушали радио. И родители детей тоже, а они могли в отчаянии пойти на штурм школы. Наша задача распространять информацию, а мы добровольно ее ограничили. Эта конвенция базируется на нашем понимании этики.
Другой пример. Я вел репортаж из белого дома во время путча. И именно по «Эху» Руцкой призвал военных поднимать самолеты и лететь бомбить Кремль. Это я его вывел в прямой эфир. Работа такая – давать информацию. Они стреляют в мирных граждан, а я им даю слово, чтобы соблюсти полярность. А убийцам можно давать слово? Это профессионально или этично? Поэтому наша профессия считается мерзкой.
Но каждый случай индивидуален. Вот, к примеру, как во время Норд-Оста террорист оказался в эфире «Эха»? Среди заложников оказалась сотрудница станции. Она по телефону передавала в эфир происходящее внутри театрального центра. И вдруг один из террористов забрал у нее телефон и начал с нами разговаривать. Что должен сделать ведущий? Выключить его? А если он в отместку за это пустит ей в голову пулю? Вот вам задача – что сделать ведущему: дать слово террористу или соблюсти конвенцию? У меня нет ответа.
«Задача ведомств - скрывать информацию, а наша – ее доставать»
Как утверждает главный редактор «Эха Москвы» для журналиста главный капитал – его имя. И к своим материалам он должен относиться с огромной ответственностью.
- Если фактуру исказили – требуйте снять свою подпись, - объясняет он. - Вы написали репортаж о хорошей больнице, которая таковой не являлась и в ней погибли люди. А вы об этом не знали, вы уже пишете о хорошем хлебокомбинате. Поверят ли вам потом читатели?
Алексей Венедиктов считает, что объективность – главное достоинство любого СМИ.
- Я неплохо отношусь к пиару, но это другая профессия, - говорит он. - Это не мое дело. Все равно, что попросить стоматолога провести операцию на глазе – зарежет же. Почему герой интервью считает, что имеет право править текст и судить о профессиональных качествах журналиста? Журналист готовил материал по заказу своего работодателя, а не пиар-службы того или иного ведомства. Есть фактические ошибки в тексте? Искажена фактура? Нет? До свидания. Не может получиться интервью, которое всем понравится. Как вообще писать, не задевая никого? Тогда это не журналистика, а банальный пиар. Если все довольны работой журналиста, значит он плохой журналист. Задача ведомств – скрывать информацию, наша – ее доставать. Работа такая. И всегда так будет.
Однако это вовсе не значит, что «Эхо Москвы» не сотрудничает с пресс-службами.
- Я могу позвонить президентскому пресс-секретарю на мобильный, чтобы взять комментарий, - рассказывает Алексей Алексеевич. - Но я никогда не буду этого делать. Потому что занятой человек в этот момент может находиться на совещании или с патроном. Надо уважать его работу. Пишите сначала смс – можно позвонить? У моих журналистов есть все мобильники главных спикеров на руках. Но напрямую звонить им запрещаю.
Алексей Венедиктов уверен, что желание руководителей пресс-служб подстроить под себя прессу, обречены на провал.
- Есть такие пресс-секретари, которые неконтакты, тогда мы работаем напрямую с патроном. Река обойдет камень.У меня недавно была встреча со всеми пресс-секретарями министерств и управлений внутренних дел Юга России. Я им: «Мы все равно будем сообщать о событиях и в ваших интересах, чтобы там присутствовала ваша версия. Если ее там нет, журналист обойдется и без вас. И если во всем российском интернете, например, нет ссылки на пресс-секретаря УВД Ставропольского края, то значит вы товарищ полковник не профессиональный пиарщик. Поэтому журналисты будут получать информацию из других источников, но она уже будет негативной. Ну, если вы не идете на контакт, я буду ходить через вашу голову. Вы за это зарплату получаете, вам же интереснее с нами сотрудничать. А мы пойдем вам навстречу, когда у вас будет новость про милиционера, задержавшего трех бандитов.
«Публичность журналиста – это угроза»
По мнению главы «Эха», журналист в России – вторая опасная профессия после шахтера.
- У нас Юля Латынина полгода ходила под негласной охраной службы безопасности, - рассказывает он. - Вам могут проломить голову в подъезде, и вы даже никогда не узнаете за что. Даже если пишете про спорт, и сделали материал о каком-то спортсмене: навлекли гнев фанатов. Вы написали и уже забыли – а вам этого не простили. В некоторых компетентных организациях на журналистов лежат целые досье.
Мы люди публичные. Как только ставим подпись под своим материалом, сразу становимся объектом внимания, со стороны тех, кого наши публикации задевают. Так что публичность – это угроза. За последние десять лет убиты 16 журналистов при исполнении своих обязанностей. 14 преступлений не раскрыты. Государство не борется за раскрытие гибели репортеров как за раскрытие злодеяний, совершенных против чиновников.
Однако власти надо напоминать, что сориться с прессой не стоит. Обычно мы говорим так: «Мы вам еще пригодимся, когда вас придут арестовывать, ваши адвокаты из нашего эфира вылезать не будут».
Руководителям СМИ нужно уметь доверять своим журналистам, - уверен г-н Венедиктов.
- У нас корреспонденты сами принимают решения, а я потом могу их наказать за неверные поступки. Тогда журналист будет уверен в том, что к нему относятся как к профессионалу.
В этот момент главреду «Эха» приносят записку. Разворачивает бумажку.
- Президент Польши погиб полчаса назад под Смоленском, - прочел написанное.
- Интересно, что у вас на «Эхе» сейчас творится, - начали мы.
- Там работают, даже не сомневаюсь. Я своим людям доверяю. Вы думаете, я сейчас подорвусь и поеду руководить? Не поеду.
Также Алексей Венедиктов считает, что «журналист имеет право на ошибку».
- Во время взрывов метро у меня был страшный косяк, - с горечью рассказывает он. - Я читал списки погибших взятых с сайта МЧС. На 12-ой странице понимаю, что этот список уже когда-то читал – при терактах в 2004 году. Но для наших слушателей сайта МЧС не существует, это «Эхо» вводит их в заблуждение. У меня в глазах темнеет, а остановиться уже не могу. Дочитал, а потом принес извинения. Косяк. А что делать? Кого увольнять? Шойгу?
В редакции, по словам г-на Венедиктова, должно быть четкое разделение труда.
- Не может одна актриса попеременно играть то Офелию, то Бабу-Ягу, - обосновывает он свою позицию. - Человек, «заточенный» под новости, не умеет делать интервью. Есть категорически негативный опыт канала «Вести-24». Когда ребят делающих интервью заставляют самих же давать комментарии, совершенно беспомощные, которые даже невозможно цитировать. А ведь это совсем другая работа. Этому надо учиться. Это другие подходы, другой взгляд на человека. Задача интервьюера – вскрыть позицию человека, задача репортера – вскрыть ситуацию. В репортаже вы можете свою личную персону вывесить вперед – в интервью – никогда, главное – гость. Вот, например, когда случились события в Киргизии, мы отправили в страну не аналитика, хорошо знающего регион, а репортера, который действует по принципу «что вижу, о том и пою». Потому что аналитик должен спокойно сидеть и размышлять, а репортер должен бегать. Внутри нашей профессии существуют масса возможностей. Каждому журналисту надо искать свой профиль, то, что он будет делать лучше других.
По мнению редактора «Эхо Москвы» репортерам нужно максимально упростить их работу.
- Я убрал все бюрократические нюансы. Ты летишь или едешь на свои деньги, вернешься отдадим. А сейчас вперед! Побежал! Вынул из кармана – дал, потом переоформим. А сейчас беги. Работаем как западные медиа в конкурентной среде.
По словам г-на Венедиктова, средний возраст журналиста на «Эхе» - 22 года.
- Некоторые работают с 16 лет, у них уже стаж. У них амбиции, которые идут на пользу общему делу.
Дмитрий КОЛПАКОВ.