«После «Зулейхи» хочется поставить что-то повеселее»
«После «Зулейхи» хочется поставить что-то повеселее»
______________________________________ Айрат Абушахманов
Режиссер Башкирского государственного академического театра драмы имени Мажита Гафури
Режиссер Башкирского государственного академического театра драмы имени Мажита Гафури
«После «Зулейхи» хочется поставить
что-то повеселее»
что-то повеселее»
Айрат Абушахманов
Режиссер Башдрамы
В рубрике Медиакорсеть «Беседа» режиссер нашумевшего спектакля «Зулейха открывает глаза» Айрат Абушахманов рассказал о детстве, миссии современного театра, цензуре, грантах, новых постановках и самой благодарной публике.
“
Не я выбираю произведение для постановки, а оно меня
Надежда:
- Почему выбор пал именно на это произведение?
Айрат:
- Вас это действительно интересует? Почему как режиссера мой выбор пал на Зулейху? Это тот вопрос, который я больше всего не люблю. Но мне его все постоянно задают: Почему вы выбрали именно это произведение, почему вы выбрали именно эту пьесу? Хочется просто сказать - а почему бы и нет? А если серьезно, не могу ответить на этот вопрос, потому что выбор материала всегда неоднозначный, и мне кажется, что даже скорее материал меня выбирает, чем я. Все происходит как-то интуитивно.
Надежда:
- Вы как-то говорили, что декорации, свет ставили буквально в последний момент. Можете свои чувства описать за сутки до премьеры? Как выстраивалась эта последняя неделя работы над спектаклем?
Айрат:
- Чувства? К кому, какие чувства?
Надежда:
- При подготовке спектакля.
Айрат:
– Много всего: усталость, отчаяние, столько всего проходит в этот момент. Мысли тоже разные.
Надежда:
– Сегодня Зулейха – это такой главный театральный хит, вы были к этому готовы? К этой популярности, ажиотажу.
Айрат:
– Честно сказать, нет. Думал, будет как-то поспокойнее, потом думал, что многие разочаруются сразу же, потому что я намеренно понимал, что роман невозможно вместить в 2,5-часовой спектакль. Это не спектакль, созданный по пьесе.
В пьесе драматургический материал пишется так: имя того, кто говорит – черточка – и то, что говорит. Остальное - ремарки. И актеры учат диалоги, выходят на сцену и разговаривают. В принципе, пьесу читать менее интереснее, чем смотреть спектакль. А роман, мне кажется, интереснее читать, чем смотреть спектакль, потому что в романе очень много описательного и автор может передать какие-то нюансы, какие-то переживания героев даже через не диалог, а через какие-то внешние эффекты: природу, движущийся поезд, стук колес. И в романе, во-первых, огромный период времени проходит и география такая большая: начиная от того, как ее везут на поезде на север, а там тонет баржа на Ангаре с тремястами человек. Это полностью ведь не покажешь. Вот в кино, думаю, было бы классно показать, было бы натуралистично. Я где-то читал, что уже идут переговоры с Чулпан Хаматовой на роль Зулейхи.
В пьесе драматургический материал пишется так: имя того, кто говорит – черточка – и то, что говорит. Остальное - ремарки. И актеры учат диалоги, выходят на сцену и разговаривают. В принципе, пьесу читать менее интереснее, чем смотреть спектакль. А роман, мне кажется, интереснее читать, чем смотреть спектакль, потому что в романе очень много описательного и автор может передать какие-то нюансы, какие-то переживания героев даже через не диалог, а через какие-то внешние эффекты: природу, движущийся поезд, стук колес. И в романе, во-первых, огромный период времени проходит и география такая большая: начиная от того, как ее везут на поезде на север, а там тонет баржа на Ангаре с тремястами человек. Это полностью ведь не покажешь. Вот в кино, думаю, было бы классно показать, было бы натуралистично. Я где-то читал, что уже идут переговоры с Чулпан Хаматовой на роль Зулейхи.
Надежда:
- А вы часто читаете отзывы театральных критиков, читателей, после премьеры?
Айрат:
– Есть круг критиков, в том числе и уфимских, которыми я интересуюсь. Но за всеми следить времени у меня нет. Отзывы читателей смотрю в социальных сетях. Интересно.
Надежда:
- Вы встречались с Владимиром Спешковым, театральным критиком, членом экспертной комиссии «Золотой Маски». Как все прошло?
Айрат:
– Он сам проявил интерес и приехал посмотреть спектакль. Мы, конечно, очень обрадовались его визиту. Члены экспертного совета «Золотой маски» обычно не обсуждают с коллективом театра свое мнение. Единственное, что он сказал мне, что нами была проделана очень большая работа.
Надежда:
- Ждать ли гастролей «Зулейхи»?
Айрат:
– Я же не руководитель театра. Это связано с дирекцией, с финансами. Гастроли, я думаю, будут ближе к празднованию столетия театра.
“
«Искусство порой приукрашивает»
Надежда:
- Не знаю, следите ли вы за СМИ, но феминистки Башкортостана проводили акцию у афиши спектакля. Девушка была с завязанными глазами и плакатом «Зулейха открыла глаза, а ты?»
Что думаете?
Что думаете?
Айрат:
– О феминистках?
Надежда:
- Об их акции. Ну и о феминизме вообще.
Айрат:
- Никак не отношусь. Как у одного спросили – как вы относитесь к представителям нетрадиционной ориентации. Он сказал – я к ним не отношусь.
Не знаю, смотрели ли они спектакль или взяли историю из первой части романа, где описывается, как Зулейха терпит унижения в такой древней дореволюционной татарской семье - от мужа, свекрови. Наверное, они призывали к тому, чтобы женщины перестали терпеть унижения и насилие от мужчин. Что говорить, это их право. Как я к феминисткам отношусь? Ну, есть и есть. Я не фанат феминисток, скажем так, мне в женщинах нравится именно женственность.
Не знаю, смотрели ли они спектакль или взяли историю из первой части романа, где описывается, как Зулейха терпит унижения в такой древней дореволюционной татарской семье - от мужа, свекрови. Наверное, они призывали к тому, чтобы женщины перестали терпеть унижения и насилие от мужчин. Что говорить, это их право. Как я к феминисткам отношусь? Ну, есть и есть. Я не фанат феминисток, скажем так, мне в женщинах нравится именно женственность.
Надежда:
- Как раз о женских образах и вашей трилогии «Джут», «Зулейха...» и «Черноликие»...
Айрат:
- Почему вы говорите «трилогия», откуда мода такая пошла?
Надежда:
- Читала ваше интервью.
Айрат:
- А, это по-моему Лейла Аралбаева написала... Это у меня такая идея возникла, я вслух произнес, а журналисты написали... Ну, вобщем, да, получается трилогия. Хотя я то специально никогда об этом не думал. Четыре года назад, мол, а дай-ка я возьму «Черноликие», «Джут», а потом еще и по Гузель Яхиной поставлю «Зулейху»! Так сложилось: героиня в «Черноликих» живет как раз в переломный период страны и через героиню показывается весь этот ужас.
В «Джуте» голодомор. В «Зулейхе» репрессии, коллективизация, трагедия страны, поколения. Теперь я думаю поработать с мужскими образами. Ну и что-нибудь повеселее сделать. Посмотрим.
В «Джуте» голодомор. В «Зулейхе» репрессии, коллективизация, трагедия страны, поколения. Теперь я думаю поработать с мужскими образами. Ну и что-нибудь повеселее сделать. Посмотрим.
Надежда:
- Я вот хотела спросить про миссию современного театра. Вы вообще за истории со счастливым концом, с лучом надежды в конце или за честность, безжалостность, за которую ругают Додина, Серебренникова?
Айрат:
- А вы какие спектакли смотрели мои?
Надежда:
- «Черноликие».
Айрат:
- Еще.
Надежда:
- «Джут» нет, к сожалению.
Айрат:
- А Зулейху?
Надежда:
- Я не успела попасть на премьеру, представляете.
Айрат:
- Вот интересно. А как мы предметно будем строить разговор?
Надежда:
- Мне интересно ваше мнение!
Айрат:
- А почему вам это интересно?
Надежда:
- Знаете, первый спектакль, который я смотрела в этом театре – был ваш. Это был «Пролетая над гнездом кукушки» по Кизи.
Айрат:
- Вот. Давайте про него поговорим.
Надежда:
– Давайте. Я как раз вот была школьницей, посмотрела фильм, потом прочитала книгу и у меня очень мощное впечатление было, учитывая, что это вообще был мой первый спектакль на башкирском языке. Я не думала, что так может быть. Поэтому я как бы в подсознании ваше имя запомнила, ваш спектакль.
Те же «Черноликие» - такой очень камерный спектакль, очень личный, за счет того, что сцены как таковой же не было. И мы прямо возле актеров сидели и мне казалось, что это не актеры вообще. Поэтому мне интересно ваше мнение: вот есть «Цена счастья» в Башдраме, а есть «Джут». Вы за какую историю? Которая дает надежду или честно показывает зрителю зеркало, в которое он смотрит?
Те же «Черноликие» - такой очень камерный спектакль, очень личный, за счет того, что сцены как таковой же не было. И мы прямо возле актеров сидели и мне казалось, что это не актеры вообще. Поэтому мне интересно ваше мнение: вот есть «Цена счастья» в Башдраме, а есть «Джут». Вы за какую историю? Которая дает надежду или честно показывает зрителю зеркало, в которое он смотрит?
Айрат:
- Сложный вопрос. Есть спектакли, в которых все мрачно, герой мучается, страдает, допустим, в конце вешается, не найдя ответа на вопрос. Вот такое любят критики. И такие спектакли называют фестивальными, но почему-то такие постановки ненавидят зрители, мол, нам итак хреново жить, а тут еще и это.
А есть другой тип произведения. Там, где герой, пройдя все трудности, в конце всех расстреливает, например, сажает себе красивую девушку в машину или на коня и все у них круто. Такое не любят критики, но обожают зрители. Потому что каждый из них отождествляет с себя героем. Например, я ленивый, никчемный, пиво пью, на диване лежу, но я могу быть таким же героем с кубиками на животе. Это такая фантазия, понимаете. Иллюзорное восприятие мира.
Поэтому получается, что искусство приукрашивает. Как говорят наши администраторы, зритель приходит в театр, чтобы забыть о своих жизненных проблемах. Тогда задаешься вопросом — а зачем тогда вообще нужен театр? Это наркотик, благодаря которому ты забываешь о жизненных проблемах, или зеркало, в котором ты видишь себя без прикрас?
Допустим, ты — моральный урод. Зеркало тебе это и покажет, что ты — моральный, извините, урод. Вот зачем нужен театр. Звягинцев показывает все, что думает. И не то чтобы мне нравились его истории. Они мне полезны.
Поэтому получается, что искусство приукрашивает. Как говорят наши администраторы, зритель приходит в театр, чтобы забыть о своих жизненных проблемах. Тогда задаешься вопросом — а зачем тогда вообще нужен театр? Это наркотик, благодаря которому ты забываешь о жизненных проблемах, или зеркало, в котором ты видишь себя без прикрас?
Допустим, ты — моральный урод. Зеркало тебе это и покажет, что ты — моральный, извините, урод. Вот зачем нужен театр. Звягинцев показывает все, что думает. И не то чтобы мне нравились его истории. Они мне полезны.
А есть другой тип произведения. Там, где герой, пройдя все трудности, в конце всех расстреливает, например, сажает себе красивую девушку в машину или на коня и все у них круто. Такое не любят критики, но обожают зрители. Потому что каждый из них отождествляет с себя героем. Например, я ленивый, никчемный, пиво пью, на диване лежу, но я могу быть таким же героем с кубиками на животе. Это такая фантазия, понимаете. Иллюзорное восприятие мира.
Поэтому получается, что искусство приукрашивает. Как говорят наши администраторы, зритель приходит в театр, чтобы забыть о своих жизненных проблемах. Тогда задаешься вопросом — а зачем тогда вообще нужен театр? Это наркотик, благодаря которому ты забываешь о жизненных проблемах, или зеркало, в котором ты видишь себя без прикрас?
Допустим, ты — моральный урод. Зеркало тебе это и покажет, что ты — моральный, извините, урод. Вот зачем нужен театр. Звягинцев показывает все, что думает. И не то чтобы мне нравились его истории. Они мне полезны.
Поэтому получается, что искусство приукрашивает. Как говорят наши администраторы, зритель приходит в театр, чтобы забыть о своих жизненных проблемах. Тогда задаешься вопросом — а зачем тогда вообще нужен театр? Это наркотик, благодаря которому ты забываешь о жизненных проблемах, или зеркало, в котором ты видишь себя без прикрас?
Допустим, ты — моральный урод. Зеркало тебе это и покажет, что ты — моральный, извините, урод. Вот зачем нужен театр. Звягинцев показывает все, что думает. И не то чтобы мне нравились его истории. Они мне полезны.
Вот есть «Из Уфы с любовью» Айнура Аскарова, который некоторые сочли легкомысленным и подвергли критике. А мне нравится! Важно судить о фильме по правилам, по которым он снят. Например, не надо оценивать комедии Гайдая с точки зрения фильмов Тарковского.
Вспомним театр советский, где ценился только реализм, когда убрали Мейерхольда, Таирова — мол, слишком буржуазно и непонятно, а театр, по мнению советских критиков, должен быть понятным. Тогда через театр передавали важные ценности.
К примеру, герой-алкаш, ему плохо, зритель ему сопереживает, но вот он избавляется от своей зависимости, к нему возвращается жена с детьми, или они, например, берут из приюта ребенка и растят его. Все счастливы. И зрителю тепло на душе.
Современный театр, особенно западный, очень жесткий, и зритель в нем не всегда ассоциирует себя с героем.
Театр Брехта к зрителю беспощаден. Там никто не гладит тебя по голове, не говорит, все будет хорошо. Он говорит — все будет так, как будет.
Вспомним театр советский, где ценился только реализм, когда убрали Мейерхольда, Таирова — мол, слишком буржуазно и непонятно, а театр, по мнению советских критиков, должен быть понятным. Тогда через театр передавали важные ценности.
К примеру, герой-алкаш, ему плохо, зритель ему сопереживает, но вот он избавляется от своей зависимости, к нему возвращается жена с детьми, или они, например, берут из приюта ребенка и растят его. Все счастливы. И зрителю тепло на душе.
Современный театр, особенно западный, очень жесткий, и зритель в нем не всегда ассоциирует себя с героем.
Театр Брехта к зрителю беспощаден. Там никто не гладит тебя по голове, не говорит, все будет хорошо. Он говорит — все будет так, как будет.
Вот есть «Из Уфы с любовью» Айнура Аскарова, который некоторые сочли легкомысленным и подвергли критике. А мне нравится! Важно судить о фильме по правилам, по которым он снят. Например, не надо оценивать комедии Гайдая с точки зрения фильмов Тарковского.
Вспомним театр советский, где ценился только реализм, когда убрали Мейерхольда, Таирова — мол, слишком буржуазно и непонятно, а театр, по мнению советских критиков, должен быть понятным. Тогда через театр передавали важные ценности.
К примеру, герой-алкаш, ему плохо, зритель ему сопереживает, но вот он избавляется от своей зависимости, к нему возвращается жена с детьми, или они, например, берут из приюта ребенка и растят его. Все счастливы. И зрителю тепло на душе.
Современный театр, особенно западный, очень жесткий, и зритель в нем не всегда ассоциирует себя с героем.
Театр Брехта к зрителю беспощаден. Там никто не гладит тебя по голове, не говорит, все будет хорошо. Он говорит — все будет так, как будет.
Вспомним театр советский, где ценился только реализм, когда убрали Мейерхольда, Таирова — мол, слишком буржуазно и непонятно, а театр, по мнению советских критиков, должен быть понятным. Тогда через театр передавали важные ценности.
К примеру, герой-алкаш, ему плохо, зритель ему сопереживает, но вот он избавляется от своей зависимости, к нему возвращается жена с детьми, или они, например, берут из приюта ребенка и растят его. Все счастливы. И зрителю тепло на душе.
Современный театр, особенно западный, очень жесткий, и зритель в нем не всегда ассоциирует себя с героем.
Театр Брехта к зрителю беспощаден. Там никто не гладит тебя по голове, не говорит, все будет хорошо. Он говорит — все будет так, как будет.
Надежда:
- Вы за баланс?
Айрат:
– Не знаю. Я пока не решил. Вот иногда, знаете, прямо хочется подарить надежду. Допустим, «Мулла» Миннуллина. По всем законам пьесы в ней нужно оставить надежду. Вот в «Джуте», допустим, героиня скармливает себя мужу, продолжается род. В «Зулейхе» спасся сын героини...
“
«Все творческие люди немного мазохисты»
Надежда:
- Четыре года назад, это опять-таки из вашего интервью я прочла, Хурматулле Утяшеву, тогдашнему директору, сказали, что нужно выполнять план по заполняемости театров. Вы сейчас наблюдаете за тем, как люди ходят в Башдрам? Нет такой проблемы сегодня?
Айрат:
- Я не могу отвечать за весь театр, потому что несколько лет назад я перестал быть главным режиссером. Пришел к нам новый худрук Олег Закирович Ханов и я стал просто режиссером и я ставлю не только у себя, но и по России и даже за Россией. И в основном отвечаю теперь только за свои спектакли.
Надежда:
- Хорошо, тогда о ваших спектаклях.
Айрат:
- На «Черноликих» и «Джуте» зритель есть.
Надежда:
- Вы как определяете успех для себя?
Айрат:
– Очень сложно ответить на вопрос. Помните Пастернака? Цель творчества самоотдача, А не шумиха, не успех. Позорно ничего не знача, Быть притчей на устах у всех. Режиссер Эфрос говорил - плохая репетиция — подарок судьбы. После нее обычно так хреново, что у тебя другого выбора, как что-то искать новое и подняться, больше нету. Творческий человек должен быть жесток к себе, иначе он деградирует. Ты должен быть постоянно собой недоволен. Конечно, жить в таком самоистязании тяжело. Потому что когда ты начинаешь говорить о себе «о, это классно», то пора на пенсию.
Надежда:
- Художник должен быть голодным?
Айрат:
- Но не в буквальном смысле. Мне не нравится, когда актеры занимаются самолюбованием на сцене. Это так пошло. Я начинаю над ними издеваться.
Надежда:
- Ну ведь в такой депрессии все время тоже тяжело жить, как выбираетесь из нее?
Айрат:
- Ну да. Но ты же привыкаешь уже к этому состоянию, получаешь от него особенное удовольствие. Как йог, который спит на гвоздях.
Надежда:
- Ну ведь в такой депрессии все время тоже тяжело жить, как выбираетесь из нее?
Айрат:
- Ну да. Но ты же привыкаешь уже к этому состоянию, получаешь от него особенное удовольствие. Как йог, который спит на гвоздях.
Надежда:
– Мазохизм какой-то.
Айрат:
- Есть такое.
Надежда:
– Вы сейчас сказали про актеров. Как они переживают плохие репетиции?
Айрат:
– Плохо. Были такие даже моменты, года два что ли назад. Мне недавно рассказали две актрисы о нем. Я ставил в Оренбурге спектакль и сильно ругался: все было плохо, актеры все растеряли. И мне они рассказали, что после репетиции зашли в гримерку, и как начали плакать! Плакали, плакали, потом напились пива, одна домой пришла, к счастью, у нее был муж, она сорвалась на нем, а у другой мужа не было — был шкаф. И она его разнесла. В щепки. И успокоилась. А на следующий день мы заново начали работать. И дело пошло. А об их домашних переживаниях я только недавно узнал.
Актеры же они внутри себя все мазохисты. Они чаще любят работать со строгим, чем добрым режиссером. Про добрых они говорят, что он никакой.
Актеры же они внутри себя все мазохисты. Они чаще любят работать со строгим, чем добрым режиссером. Про добрых они говорят, что он никакой.
“
«В жизни мат, обнаженка и безнадега. Значит, этому есть место в театре»
Надежда:
– Я хотела поговорить о цензуре. Вы вообще следили за процессом над Кириллом Серебренниковым?
Айрат:
– Я, как и все, читаю все в соцсетях, что происходит. Что премьера «Нуриев» прошла с оглушительным успехом и то, что постановочная группа на поклон вышла в майках «Свободу Серебренникову». Я надеюсь, все обойдется, что его отпустят.
Надежда:
– Вы за свою профессию не боитесь после всего этого?
Айрат:
– Конечно же очень похоже, что это показательная история — мол, не выпендривайтесь-ка вы там. Но я в этом вопросе не так, чтобы компетентен. Я лично Кирилла не знаю. Хотя это один из немногих режиссеров, которые являются брендом российского театра.
Надежда:
– Сегодня театр ругают за обнаженку, мат на сцене, безнадегу, за много чего еще. Вы как относитесь ко всему перечисленному?
Айрат:
– В первую очередь, должна быть самоцензура. Сверху она бесполезна, потому как запретив что-то на сцене - не запретишь в жизни. Странно получается. У нас в жизни же и обнаженка, и мат, и безнадега и даже убийства. А в театре об этом говорить нельзя. Так что ли? Я вот как-то в Макдональдс забежал, там стоят шестнадцатилетние девчонки: и у них мат через слово. Я их огорошил — вы в какой театр ходите? Они засмеялись, мол, в театр мы вообще не ходим. Говорю — а где ж столько мата нахватались? Понятно, что все должно быть к месту.
Надежда:
– Вы спектакли ставите не только у нас, но и по всей стране и даже за ее пределами. У вас есть понимание того, что, в Башдраме вы можете ставить не все, что хотите?
Айрат:
– Это по каким таким причинам?
Надежда:
– Традиционным, национальным.
Айрат:
– У меня есть понимание, что некоторые произведения я могу ставить только в Башдраме и наоборот. Вот например, в сентябре в Омске я ставил спектакль «Шлюхи – не огонь». На башкирском его поставить невозможно, потому что много сленга, да и на национальной сцене он не прозвучит.
Надежда:
– Внутренее чутье подсказывает?
Айрат:
– Каждый спектакль — это всегда эксперимент. А в этом случае я почти уверен, что будет такой холостой выстрел.
Надежда:
– Раньше зритель с удовольствием ходил на деревенские комедии. Такие спектакли еще востребованы?
Айрат:
– Конечно, большинство ведь жителей Уфы — выходцы из районов. Ностальгия, тоска по прошлой жизни. Как же без этого.
“
«Гранты минкульта успех не гарантируют»
Надежда:
– В Уфе благодаря грантам минкульта сейчас ставятся масштабные постановки. Как относитесь к цензуре из-за выдачи бюджетных средств?
Айрат:
– Грант не обеспечивает успех спектакля. Вообще ничто на 100% не может гарантировать успех спектакля, это все иногда случай даже как-то решает.
Во-вторых, грант не дается правительством или министерством культуры, чиновники лишь берут на себя обязанность распределять финансы.
В-третьих, грант — так получилось у нас в Башкирии, это такое яблоко раздора. Те, кто его получают, конечно, молчат, а те, кому он не достался, недовольны.
Я думаю, спектакль поставить можно и без гранта. Хотя для кино, к примеру, нужны большие деньги, - от этого зависит, какой фильм получится.
Еще такая байка есть, что в свое время Маргарет Тэтчер первая ввела в Англии грантовую систему, тем самым она убила репертуарный театр Англии. То есть ты получил грант, ты должен сделать определенный продукт и отчитаться. И получается, что театры Великобритании перешли от репертуарных спектаклей на проектные. Так английский театр превратился в плохую копию Бродвея.
Я был на Бродвее - там вот другая система: спектакль выпускается, пару месяцев играют прямо каждый день. Труппы нет, штата нет. Приходят актеры, проходят кастинг, подписывают контракты. А в российском театре репертуар складывается иногда десятилетиями.
В хорошем театре режиссер и худрук следят не только за репертуаром, но и за творческой биографией каждого актера. Думают, что ему на вырост дать. Это же целая наука!
А про цензуру... Нельзя жить этим — дадут грант или нет. А критиковать власть в спектакле на грантовые деньги можно запросто. Если театр этого не будет делать, то кто?
Во-вторых, грант не дается правительством или министерством культуры, чиновники лишь берут на себя обязанность распределять финансы.
В-третьих, грант — так получилось у нас в Башкирии, это такое яблоко раздора. Те, кто его получают, конечно, молчат, а те, кому он не достался, недовольны.
Я думаю, спектакль поставить можно и без гранта. Хотя для кино, к примеру, нужны большие деньги, - от этого зависит, какой фильм получится.
Еще такая байка есть, что в свое время Маргарет Тэтчер первая ввела в Англии грантовую систему, тем самым она убила репертуарный театр Англии. То есть ты получил грант, ты должен сделать определенный продукт и отчитаться. И получается, что театры Великобритании перешли от репертуарных спектаклей на проектные. Так английский театр превратился в плохую копию Бродвея.
Я был на Бродвее - там вот другая система: спектакль выпускается, пару месяцев играют прямо каждый день. Труппы нет, штата нет. Приходят актеры, проходят кастинг, подписывают контракты. А в российском театре репертуар складывается иногда десятилетиями.
В хорошем театре режиссер и худрук следят не только за репертуаром, но и за творческой биографией каждого актера. Думают, что ему на вырост дать. Это же целая наука!
А про цензуру... Нельзя жить этим — дадут грант или нет. А критиковать власть в спектакле на грантовые деньги можно запросто. Если театр этого не будет делать, то кто?
Надежда:
– Вы упомянули в беседе, что перестали быть главным режиссером Башдрамы. Это было ваше собственное решение?
Айрат:
- Нет, решение было не мое. И связано было с кадровыми перестановками на высшем уровне. Зато стал посвободнее...
Надежда:
– Тяжело вам дался этот переход?
Айрат:
– Да. Это очень болезненно. Многие режиссеры после такого уходят. К счастью в тот момент меня пригласили в Театр Камала в Казани, дали работу, потому что у меня здесь ее не было. Потом работал в чувашском театре, в Чебоксарах. Ну и потом вернулся сюда, начал постепенно ставить и здесь.
Вот любопытный момент — мне очень многие советовали настроиться на предательство от актеров. Я говорю – как это? Мол, потому что перестал там занимать какую-то должность. Я думал, что меня не будут воспринимать как режиссера. Думаю – здороваться будут или нет. Но каково было мое удивление, что ко мне в театре как относились уважительно раньше, так и сейчас относятся.
Вот любопытный момент — мне очень многие советовали настроиться на предательство от актеров. Я говорю – как это? Мол, потому что перестал там занимать какую-то должность. Я думал, что меня не будут воспринимать как режиссера. Думаю – здороваться будут или нет. Но каково было мое удивление, что ко мне в театре как относились уважительно раньше, так и сейчас относятся.
Надежда:
– А вы вообще как считаете – хорошо для театра, когда руководители часто меняются?
Айрат:
– Двояко. Если часто меняются, то бардак какой-то. А есть другая крайность, когда какой-нибудь руководитель сядет в кресло руководителя и сидит там до конца оставшейся жизни.
Надежда:
– А как у вас строятся отношения с Олегом Закировичем Хановым? Вы как-то советуетесь с ним?
Айрат:
– Такие вопросы конечно не задают... После премьеры он делится своими мыслями, советует, делает замечания, я к ним очень внимательно отношусь. И, если они мне подходят, я их учитываю. Знаете, меня учили так: быть режиссером — значит делать только то, что ты знаешь, что хочешь, до конца, не слушая никого, вплоть до самых авторитетнейших людей. Может быть поэтому рядом со мной авторитетов для меня нет.
Надежда:
– А со своим отцом — советуетесь?
Айрат:
– Нет.
Надежда:
– А с педагогом общаетесь?
Айрат:
– С педагогом мы общаемся, переписываемся. Помню, «Черноликие» он смотрел во время «Золотой маски». Потом мы сидели где-то до двух часов ночи в ресторане, он мне полностью разобрал мой спектакль и рассказал о моих недочетах. И это такое интересное чувство — вот ты режиссер, а с ним — вжух! И сразу как студент.
Надежда:
– Вы бы сами хотели учеников?
Айрат:
– Я не знаю, я вот выпустил один актерский курс три года назад в качестве художественного руководителя, платили мне 2300 рублей в месяц. Понятно, что делал я все это не ради денег. Дальше не набирал. В моем курсе всего двое не пошли по профессии.
Надежда:
– Вы как-то писали, что смотрели в Петербурге у Додина «Бесы». Спектакль длится 9 часов. К зрителям можно быть таким безжалостным?
Айрат:
– Можно. У некоторых европейских режиссеров спектакль идет 24 часа. Там и подушки в зале дают и водички зрителям попить. Понимаете, спектакль пока идет, он живет своей жизнью. Зритель к этой жизни подключается в какой-то момент.
Надежда:
– Вы все 9 часов сидели?
Айрат:
– Да. Непривычно в начале. Идет 4-ый час, 5-ый час, тебя начинает ломать, потому ты уже не можешь смотреть дальше. Какой бы хороший спектакль ни был, все равно есть предел восприятия. А в последние часы вдруг открывается второе дыхание. И вдруг спектакль начинается складываться в какой-то 3D-паззл.
Надежда:
– А вообще вы часто в театр ходите? Что произвело на вас большое впечатление?
Айрат:
– Вот например в Стерлитамаке недавно посмотрел «Женитьбу» по Гоголю. Ставил Максим Соколов, молодой парень, мне очень понравилось. Сколько нахулиганили они там, столько интересных этюдов выстроили! Гоголь у них получился не хрестоматийным, покрытым пылью, а такой современный такой, драйвовый.
Надежда:
– А вообще вы часто в театр ходите? Что произвело на вас большое впечатление?
Айрат:
– Вот например в Стерлитамаке недавно посмотрел «Женитьбу» по Гоголю. Ставил Максим Соколов, молодой парень, мне очень понравилось. Сколько нахулиганили они там, столько интересных этюдов выстроили! Гоголь у них получился не хрестоматийным, покрытым пылью, а такой современный такой, драйвовый.
Надежда:
– Теперь о Макмерфи. Есть ли шанс, что «Пролетая над гнездом кукушки» вернется на сцену?
Айрат:
– Если руководство сочтет нужным, я только за.
“
«Я не хотел быть ни актером, ни режиссером, хотел быть нормальным человеком»
Надежда:
– Вы росли в очень творческой семье. Ваш отец — известный актер, режиссер, общественный деятель Ахтям Абушахманов. Вы сразу влюбились в театр?
Айрат:
– Не сразу. В детстве театр не любил, потому что родителей из-за него все время дома не было: гастроли, репетиции. В какой-то момент я с бабушками, меня воспитывающими, я думал, что я — глава семьи. У меня даже конфликт был с родителями - мне казалось, что это я должен говорить им, как надо жить. Им казалось, что они должны говорить, как надо мне жить. Ну, весело короче было. Я никогда не думал, что буду актером или режиссером, я думал, буду нормальным человеком. А потом как-то так получилось, что оказывается кроме этого у меня ничего и нет, видимо, поэтому само собой вышло.
Надежда:
– Тогда как влюбились?
Айрат:
– А я вообще не знаю, может, и до сих пор не влюбился.
Надежда:
– А вообще в другой сфере себя видите? Лет так через двадцать.
Айрат:
– Ну, если только пенсионером в земле копаться, клубнику сажать. У меня вообще мало талантов, хотя говорят, что мог бы и другим заняться. Просто режиссура меня увлекла именно не здесь даже, а в Москве. Эта профессия совмещает в себе работу психолога, историка... Мне понравилось изучать человека. Это ведь такой неизведанный космос. Мотивы его поступков, его природа, психология... Я влюбился в сам процесс познавания человека через театр. Театр для меня — инструмент, как скальпель у хирурга.
Надежда:
– А отец ходит на ваши спектакли?
Айрат:
– Да, украдкой даже иногда.
Надежда:
– То есть он не говорит, что пришел?
Айрат:
– Да.
Надежда:
– Вы не знаете, что он в зале сидит?
Айрат:
– Да.
Надежда:
– И что он потом говорит?
Айрат:
– Ну, он очень осторожный. Театр меняется стремительно. Станиславский вообще говорил, что каждые 5 лет театр надо закрывать и открывать заново, переучиваться. То, как они раньше играли и то, в какой театр они тогда верили и тот театр, который был правдой, сейчас уже другой.
Это может показаться смешным, но вот пример - величайший актер башкирского театра Арслан Мубаряков. Есть записи, как он читает Отелло, например. Мощный голос, чувствуется энергия, сила, но это сегодня неправда. Так никто сейчас не разговаривает, это такой театр-театр. И поэтому со своей точки зрения мой отец не может диктовать и говорить замечания, потому что это разные театры, разные территории.
Это может показаться смешным, но вот пример - величайший актер башкирского театра Арслан Мубаряков. Есть записи, как он читает Отелло, например. Мощный голос, чувствуется энергия, сила, но это сегодня неправда. Так никто сейчас не разговаривает, это такой театр-театр. И поэтому со своей точки зрения мой отец не может диктовать и говорить замечания, потому что это разные театры, разные территории.
Надежда:
– А ему тяжело осознавать, что театр сейчас сильно изменился?
Айрат:
– Я думаю, что как раз поэтому он в нем сегодня не работает. И за это я его очень уважаю — потому что он понимает, как важно вовремя уйти. Ему преподавать нравится больше.
Иногда говорит — вот мне понравилось в спектакле все, но ему нужно какому-то герою сопереживать. А современный театр иногда не ставит себе задачи, чтобы зритель сопереживал.
Иногда говорит — вот мне понравилось в спектакле все, но ему нужно какому-то герою сопереживать. А современный театр иногда не ставит себе задачи, чтобы зритель сопереживал.
“
«Нигде не видел зрителя более внимательного, чем в тюрьме»
Надежда:
– Сейчас будет самый нелюбимый вопрос у режиссеров. Но я не могу его не задать. Какая история вас сейчас волнует?
Айрат:
– Ну, есть конечно задумки. Вот одна история волнует, которую я уже давно хочу сделать, по повести Урала Галеева. Там про эпоху Брежнева и перестройку.
Надежда:
– Это будет на нашей сцене?
Айрат:
– Возможно на нашей, если получится. Ну, может быть на малой, потому что такая очень камерная история, такая советская-советская. А вообще, меня что-то Шекспир пальчиком лукаво поманил. Хочется взять и оборзеть, поставить Гамлета, например!
Надежда:
– Вы как-то ведь ездили с постановкой «Мулла» в колонию – это был разовый ход? Еще раз возможность будет ехать показывать театр заключенным?
Айрат:
– Это была наша инициатива, потому что я думаю, что театр не только деньги должен зарабатывать, билеты зрителям продавать, но и нести благотворительную, социальную миссию. И как-то мы вышли на директора исправительной колонии 13 в Уфе. Оказался он таким творческим человеком. Идею нашу поддержал. Назначили дату. Мы, конечно, немного боялись, особенно девушки. Нас сразу предупреждали — мол, настройтесь, что зритель не интеллигентный, материться будет, ругаться громко. Вобщем, загнали зэков. Спросили — ну, кто башкирский из вас понимает? Чтоб переводили. Сгруппировались вокруг знающих язык, наушников то нет. И начали играть. И что вы думаете? Я никогда вообще не слышал такой тишины, не видел такого внимательного, чуткого, деликатного зрителя. Я впервые тогда узнал, что у тишины бывает разное качество.
Там были люди, у которых нет сотовых, нет центрального телевидения. Помню, был неловкий момент, который мы не учли.
В финале спектакля актеры на поклонах ревели. Так мы больше не играли никогда, наверное.
Что интересно, мне через пару месяцев звонит начальник тюрьмы и говорит — Ахтямыч, вы не могли бы к нам прийти? У нас зэки после вас решили свой спектакль поставить. Мы тут театр организовали.
Я пришел. Ставили «Игроков» по Достоевскому. Сидят во фраках на сцене, мухлюют, так классно у них получалось! Их родители смотрели, плакали.
У одного парня, заключенного, помню, брали интервью после показа. И вот он стоит, короткостриженный, со сломанным носом, откуда-то с Бурзянского района, молодой совсем, и говорит примерно следующее: «Как хорошо, что я в тюрьму попал. Иначе никогда бы не узнал, что в мире есть театр». Абсурд! Если бы он не попал в тюрьму, то так бы жизнь и прожил: бухал, дрался, воровал. А тут узнал, что есть и другая жизнь.
Поэтому театр должен заниматься благотворительностью — есть же театры, где работают с больными детьми, актеры читают пьесы в домах престарелых...
В финале спектакля актеры на поклонах ревели. Так мы больше не играли никогда, наверное.
Что интересно, мне через пару месяцев звонит начальник тюрьмы и говорит — Ахтямыч, вы не могли бы к нам прийти? У нас зэки после вас решили свой спектакль поставить. Мы тут театр организовали.
Я пришел. Ставили «Игроков» по Достоевскому. Сидят во фраках на сцене, мухлюют, так классно у них получалось! Их родители смотрели, плакали.
У одного парня, заключенного, помню, брали интервью после показа. И вот он стоит, короткостриженный, со сломанным носом, откуда-то с Бурзянского района, молодой совсем, и говорит примерно следующее: «Как хорошо, что я в тюрьму попал. Иначе никогда бы не узнал, что в мире есть театр». Абсурд! Если бы он не попал в тюрьму, то так бы жизнь и прожил: бухал, дрался, воровал. А тут узнал, что есть и другая жизнь.
Поэтому театр должен заниматься благотворительностью — есть же театры, где работают с больными детьми, актеры читают пьесы в домах престарелых...
Там были люди, у которых нет сотовых, нет центрального телевидения. Помню, был неловкий момент, который мы не учли.
В финале спектакля актеры на поклонах ревели. Так мы больше не играли никогда, наверное.
Что интересно, мне через пару месяцев звонит начальник тюрьмы и говорит — Ахтямыч, вы не могли бы к нам прийти? У нас зэки после вас решили свой спектакль поставить. Мы тут театр организовали.
Я пришел. Ставили «Игроков» по Достоевскому. Сидят во фраках на сцене, мухлюют, так классно у них получалось! Их родители смотрели, плакали. Прикольно вобщем было.
У одного парня, заключенного, помню, брали интервью после показа. И вот он стоит, короткостриженный, со сломанным носом, откуда-то с Бурзянского района, молодой совсем, и говорит примерно следующее: «Как хорошо, что я в тюрьму попал. Иначе никогда бы не узнал, что в мире есть театр». Абсурд! Если бы он не попал в тюрьму, то так бы жизнь и прожил: бухал, дрался, воровал. А тут узнал, что есть и другая жизнь.
Поэтому театр должен заниматься благотворительностью тоже — есть же театры, где работают с больными детьми, актеры читают пьесы в домах престарелых...
В финале спектакля актеры на поклонах ревели. Так мы больше не играли никогда, наверное.
Что интересно, мне через пару месяцев звонит начальник тюрьмы и говорит — Ахтямыч, вы не могли бы к нам прийти? У нас зэки после вас решили свой спектакль поставить. Мы тут театр организовали.
Я пришел. Ставили «Игроков» по Достоевскому. Сидят во фраках на сцене, мухлюют, так классно у них получалось! Их родители смотрели, плакали. Прикольно вобщем было.
У одного парня, заключенного, помню, брали интервью после показа. И вот он стоит, короткостриженный, со сломанным носом, откуда-то с Бурзянского района, молодой совсем, и говорит примерно следующее: «Как хорошо, что я в тюрьму попал. Иначе никогда бы не узнал, что в мире есть театр». Абсурд! Если бы он не попал в тюрьму, то так бы жизнь и прожил: бухал, дрался, воровал. А тут узнал, что есть и другая жизнь.
Поэтому театр должен заниматься благотворительностью тоже — есть же театры, где работают с больными детьми, актеры читают пьесы в домах престарелых...
Надежда:
– Ну у нас что-то такой традиции не сложилось.
Айрат:
– Придет это все равно. Потому что это нужно. Театр не должен работать как конвейер, он должен нести свою какую-то миссию.
Рубрика «Беседа»
Автор: Надежда Валитова
Фото: Артур Салимов, а также архив БГАДТ имени Мажита Гафури
ИА "Медиакорсеть", Уфа, 2018 год.
При использовании материалов ссылка на ИА "Медиакорсеть"в виде гиперссылки на сайт mkset.ru обязательна
Фото: Артур Салимов, а также архив БГАДТ имени Мажита Гафури
ИА "Медиакорсеть", Уфа, 2018 год.
При использовании материалов ссылка на ИА "Медиакорсеть"в виде гиперссылки на сайт mkset.ru обязательна