Глава Комитета против пыток в Уфе: Насилие в полиции - это система

« К нам относятся с опаской»

- Евгений, вы возобновили активную деятельность Комитета против пыток в Башкирии после двух лет. Вы говорили тогда, что у вас были кадровые проблемы. Они решились?

- Да. Нас сейчас в комитете двое: я и юрист Данил Чендемеров, из Нижнего Новгорода.

- У вас теперь и офис свой есть?

- Да, на Пархоменко, 156/3, офис 1110.

- Расширяться не планируете?

- Все зависит от того, каким будет объем работы. Когда я переехал в Уфу в мае, то сразу понял, что надо усилять региональное отделение. В Уфе, кстати, такая интересная ситуация сложилась — все обращения у нас идут из районов, но не из столицы. Даже не могу сказать, с чем это связано. Взять Нижний Новгород или Москву, к примеру — заявления из самих городов оттуда не перестают поступать.

- А какой у вас самый напряженный регион по количеству заявлений? Кроме Чечни, конечно.

- Смотря что вкладывать в понятие «напряженный». Все, что связано с давлением или попытками давления на правозащитников – все идет ближе к Кавказу. Если говорить по стране в целом, то затрудняюсь ответить, все регионы «хороши».

- Но вам же могут сказать – слушайте, не занимайтесь вот этим делом пожалуйста. Было такое?

- Такого ни разу не было, при мне точно. На заявителей, как раз наоборот, давление оказывается нередко, но иногда этим можно успешно воспользоваться. Был случай в Нижнем Новгороде, когда сотрудники вывезли заявителя нашего в лес, истязали его, а после того, как делом занялся Комитет, подняли общественный резонанс. Сотрудники Комитета проявили смекалку: повесили камеру на подъезд заявителя, самого обеспечили диктофоном, так получилось, что полицейские позвонили ему, договорились о встрече, он выходит из подъезда, они подъезжают в машине, начинают его убеждать не жаловаться, тем самым раскрывая то, что это именно они вывезли его в лес и именно они его избили. Шуму было много. Поэтому к нам с опаской относятся.

- Пять месяцев назад вы говорили о том, что вы работаете сейчас по шести заявлениям. Их количество растет?

- В целом по республике у нас немного заявлений. Но если сравнивать с Оренбургом, к примеру, то на действия сотрудников именно полиции обращаются к нам часто. Из десяти обращений шесть или семь получают отказ.

- С чем это связано?

- Зачастую люди сами обращаются не по адресу, просят оградить их от уголовной ответственности — мы таким не занимаемся. Мы также не принимаем заявления по делам, которым больше полугода, - из-за нехватки доказательств и сложности их получения. Но если это будет какой-то вопиющий случай, то мы, естественно, оставляем за собой право сделать исключение. Мы помогаем только по части нарушения статьи 3, 2 Европейской конвенции по правам человека.

Если в обращении, допустим, вообще ничего не написано, что произошло с заявителем, мы стараемся его опросить. Если он находится в местах лишения свободы, мы пытаемся выяснить подробности посредством направления к нему адвоката или члена наблюдательной комиссии. Если у заключенного или арестованного нет никаких проблем с отправкой и получением корреспонденции, то мы можем вести переписку с ним через обычную почту. Мы не полиция и не скорая помощь, которая принимает все заявления. Мы - организация, которая пытается точечно решить именно системную проблему применения пыток в нашей стране, помочь абсолютно каждому, это попросту невозможно. Наши ресурсы все-таки ограничены.

- А с какими чаще всего заявлениями вы сегодня сталкиваетесь?

- Если говорить о Башкирии, то жалуются в большей степени на действия сотрудников полиции: при задержании, или при каком-либо конфликте, не стоящем выеденного яйца. Как случай в Бирске, когда 23 февраля мужчина отмечал в сауне День защитника Отечества и возникла безобидная ситуация, впоследствии которой мужчину избили так, что он несколько недель пролежал в больнице. Переборщили. Полицейские и сами такого, наверно, не ожидали. А случай в Нефтекамске с Венером Мардамшиным — и вовсе вопиющий.

«В Башкирии чаще всего жалуются на полицейских»

- Как вообще у вас строится работа над заявлением? На примере Венера Мардамшина.

- Я могу еще раз сказать, что для нас, комитета против пыток, это вообще знаковое дело получилось. Дело сдвинулось с мертвой точки только после общественного резонанса. Венер к нам обратился через своего адвоката. О существовании нашей организации узнал в интернете, написал в отделение Нижнего Новгорода, они переслали его в Оренбургское отделение. Решение поехать в Нефтекамск было внештатным — я на тот момент работал в Оренбурге, и мне предстояла срочная командировка под 600 км. В общем, интересный челлендж получился.

Буквально за пару дней мне удалось опросить Венера, ознакомиться с медицинскими документами, опросить его супругу, друзей, опросить того самого знакомого, который видел Венера в опорном пункте участковых, где, по его словам, Венер настолько плохо выглядел, что у него даже зубы с деснами синие были. После мы выяснили, что это была первичная реакция организма на воздействие электротока.

После общения с Венером стало ясно, что за дело нужно немедленно браться. Для всех, конечно, было шоком, что в нем фигурировал целый начальник уголовного розыска. Настолько в Нефтекамске оказалось все запущено. Поэтому мы сразу взялись за юридическое сопровождение и обратились с соответствующими ходатайствами в Следственный комитет. На месте похищения Венера были обнаружены камеры, записи на которых могли бы пролить свет на множество обстоятельств, но записи на них были уже стерты, так как прошло более двух недель. Поработать также пришлось и обычным участковым — опрашивали всех соседей, возможных свидетелей по делу. В этом мне помогала дочь Венера.

Специфика работы с заявлениями состоит также в том, что мы понимаем, что к нам могут обратиться заявители с ложными доводами.

Бывает, заявитель просто сам что-то приукрашивает, что, кстати, очень мешает делу. В случае с Венером все было очень понятно: кто здесь зачинщик, и кто исполнитель.

- Это дело вы считаете своей победой?

Ну, чтобы так говорить, нужно дождаться вынесения приговора по делу и его вступления в законную силу (суд только начал рассматривать дело в отношении бывшего начальника уголовного розыска Ильвира Сагитова и его подчиненного, старшего оперуполномоченного Радима Хайруллина, - прим.ред). Есть приговор — снимаются все вопросы о виновных. Тогда дело можно назвать успешным, но и это не конечная точка, дальше следует иск о компенсации морального вреда, причиненного конкретному лицу преступлением, требования принесения официальных извинений потерпевшему и многое другое.

- Вы сейчас говорили о том, что ваша работа пересекается с методами дознавателей и полицейских. Были ли у вас случаи, когда полиция вас обвиняла в том, что вы проводите расследования, не имея на это никаких полномочий?

- Послушайте, мы и не создаем вид, что у нас есть эти полномочия. У нас нет никаких погон, формы, любой опрос проходит исключительно в добровольном порядке. Бланк опроса во всем сходится с бланком следовательского допроса, только в нем опрашивает юрист Комитета против пыток. На любой из опрашиваемых вопросов опрашиваемый отвечает добровольно, где он ставит в специальной графе роспись.

- А какие еще инструменты помимо опросов вы используете?

- Ну, мы включаем простую логику: думаем, что бы на нашем месте сделал дознаватель или следователь. К слову, у меня лично имеется опыт работы дознавателем. В случае с Венером, если бы не было медицинских документов, я бы попытался организовать именно их фиксацию, отвел бы в больницу, где он снял телесные повреждения. Я бы проконтролировал, чтобы они были сняты максимально со всеми нюансами, с морфологическими описаниями телесных повреждений, чем иногда врачи кстати пренебрегают.

Если есть какие-то камеры вокруг – прийти в следком, заявить ходатайство о том, чтобы эти видеозаписи изъяли – в 99 случаях из 100 следователь не будет этого делать, а если и будет, то тогда, когда это делать уже бессмысленно. На это ведь нужно время, а следователь может быть загружен или просто не заинтересован в деле, пока мы не сходим на личный прием к руководителю Следственного управления и не попросим последнего взять то или иное дело на контроль.

«Мы не очень известная организация»

- Вы упомянули о том, что на вашей практике уже были ложные заявления. Как часто?

- Думаю, преждевременно говорить о статистике таких обращений. Могу сказать, что заявлений поступает немного – буквально в месяц два-три. Я ни в коем случае не хочу оболгать Башкирию – предполагаю, что пытки происходят часто, но часто бывает, что про нас просто мало, кто знает, поэтому к нам нет такого широкого доступа, какими бы мы открытыми не были.

Кроме того, в связи с тем, что нашу организацию в той или иной реинкарнации минюст России дважды наделял термином «иностранный агент», нас, например, нельзя увидеть на федеральных каналах. Зато нас хорошо знают те, кто подписан на Медиазону, Коммерсант и прочие интернет-издания. Ну и, конечно же, местные паблики в социальных сетях тех регионов, где мы работаем. И специфика работы у нас такая, каждый день об этом трудно говорить, и часто у многих людей образ полицейского в голове вполне светлый. Для многих все эти аргументы: были пытки, человек мог умереть, - для многих это никакого значения не имеет. Говорят, да ладно. Он же вообще-то виноват: своровал, убил, ограбил, поделом ему.

Я думаю, что есть понятие латентной преступности в этой сфере, которая частично поощряется отдельной частью общества.

- Вы упомянули про иностранных агентов. Этот статус Комитету дали еще 2 года назад. Как вам с ним живется?

- В настоящее время мы таким статусом не обладаем. Речь идет о ликвидированных на сегодня межрегиональных общественных организациях «Комитет против пыток» и «Комитет по предотвращению пыток». Мы же сейчас являемся общественной организацией «Комитет против пыток» без образования юридического лица.

Внесение нас в реестр «иностранных агентов» на протяжении этих двух лет мы всегда обжаловали. Сам акт о внесении в данный реестр сходился лишь с тем признаком, что мы получаем финансирование из-за рубежа, однако мы не занимаемся политической деятельностью, что является также обязательным признаком. Ведь этот термин сегодня можно трактовать по-разному, а значит в него могут быть занесены и НКО, которые к политике вообще никакого отношения не имеют и иметь не могут: организации, занимающиеся проблемами ВИЧ, экологии и т. д.

- А вы как зарплату получаете?

- Есть различные фонды, в том числе и иностранные, которые помогают финансировать деятельность тех или иных правозащитных организаций. Один фонд с удовольствием пожертвует средства на борьбу со СПИДом, для других немыслима возможность пыток в правоохранительных органах. Когда нас не называли иностранными агентами, мы даже получали президентский грант.

- Работа в Комитете - это ваша основная деятельность?

- Да, нигде на стороне не подрабатываю.

«Бить могут так, что следа не останется»

- Знаете ли вы об истории в Абзелиловском районе Башкирии, где приставы ударили местного журналиста электрошокером? Смотрели видео?

- Ничего криминального со стороны журналиста (Гаделя Ишмуратова - прим.ред.) я не увидел. Возможно, что он и не имел права находиться там как журналист. Но то, как его вышвырнули, никак не подпадает под те нормы, которые есть в федеральном законе о деятельности приставов. Да, его могли вывести силой, но так, чтобы применить спецсредства и какие-то болевые приемы — это неправомерно.

Любой ток - урон здоровью.

- Не так давно прогремел случай с помощником адвоката Сергеем Кожевниковым, которого подорвали в собственном автомобиле в конце августа. Насколько нам известно, в Комитете о нем знали еще в 2012 году. Вы какую-то оценку сегодняшним событиям, с ним связанным, можете дать?

- Верно. Пять лет назад к нам поступило около пяти заявлений, в которых фигурировало имя Кожевникова и кличка «СС» или «Гестапо». Речь шла об изощренных пытках, например, при помощи автомобильного троса, электрошокера. По одному заявлению от Гарника Мкртчяна информацию о пытках нам удалось частично подтвердить по крайней мере, для себя. По остальным заявлениям были лишь объяснения о лице со схожим цветом волос, ростом, чертами лица и кличкой «СС».

Уголовное дело расследовали около года. Однако все это время сотрудники Комитета не могли эффективно сопровождать уголовное дело, поскольку они не были допущены следователем в качестве представителей потерпевшего. А потом пострадавший отказался от нашей помощи. Выводы можете сделать сами — уголовное дело было прекращено, хотя Кожевникову тогда еще успели присвоить статус подозреваемого.

- Думаете, на потерпевшего оказывалось давление?

- Могу лишь предполагать.

- Какие пытки чаще всего применяют полицейские?

- Если говорить по Башкирии в целом, то это пытки электротоком. По случаю в Чишмах, где молодому человеку отбили селезенку, могу сказать, что удары начали наносить так, чтобы после никаких телесных подтверждений не осталось: по животу, например, некоторым участкам спины. Мужчину избивали в течение нескольких дней, однако по итогу из видимых травм у него остался лишь синяк на руке и несколько синяков на груди.

Со слов потерпевшего, сотрудники органов пригласили человека поучаствовать в профилактическом мероприятии: мол, сдашь мочу, если ничего не найдем, то просто отвезем домой и все будет хорошо. Тот согласился, но поехали они не в больницу, а в отделение полиции, где попытались выбить из него признание в совершении кражи. После серии пыток, он соглашается, затем его заставляют выпить 150 грамм водки с полицейскими, а после отпускают. И в эту же минуту его ловит патрульный полицейский. И вновь его отводят в отделение, оформляют протокол, а на следующий день ему вменяют арест в 7 суток за административное правонарушение. Он сидит в камере.

К нему подходит полицейский и говорит — вот еще дела, на себя, мол, бери. Тот отказался. Его избивают. На следующий день приходит уже другой сотрудник. И избивает так, что у мужчины разрывает селезенку, у него опухает живот и его вынужденно отправляют в больницу. В конце концов, было возбуждено уголовное дело п.п. «а, в» ч. 3 ст. 286 УК РФ - «Превышение должностных полномочий с применением насилия и с причинением тяжких последствий». Сотрудник полиции сейчас находится под домашним арестом. А вот потерпевший у нас совсем недавно получил приговор по той первой явке с повинной.

- По вашей приблизительной оценке, много подобных случаев в полиции сегодня?

- Много. Десятки, сотни ситуаций. Точное число можно назвать лишь после тщательного мониторинга.

- А вы часто знакомитесь со случаями пыток в социальных сетях, например?

- Если случай перспективный и подходит под наши критерии отбора заявления, мы предлагаем свою помощь, связываясь с ним через социальные сети, если это возможно.

- Несколько месяцев назад в Башкирии прошла серия крупных митингов, организаторов одного из которых задержали после его окончания. Вы наверняка видели запись, когда спецназ в масках, заламывая руки, уводит активистов в автомобиль, даже не представившись.

- Если бы эти активисты обратились ко мне, мы бы рассмотрели их случай. Но, повторюсь, к счастью или к сожалению, для того, чтобы мы начали работать над делом, нужен факт применения физической силы.

- Чаще всего пыткам подвергаются люди, находящиеся в колониях, изоляторах, тюрьмах. Какие методы в таком случае используете?

- В работе с закрытыми от внешнего мира заявителями много нюансов. И в большей степени здесь важна железная воля заявителя. Если к нам обращается человек, мы можем направить ему адвоката или попросить членов общественной наблюдательной комиссии пообщаться с этим заключенным, затем разрабатывается план по проведению общественного расследования.

- А есть какие-то положительные примеры, когда вам удалось защитить человека, находящегося в тюрьме и привлечь сотрудников колонии к ответственности?

- Из подобных примеров могу привести три - из Оренбурга. По двум вынесены приговоры, по третьему дело находится в суде и на крейсерской скорости направляется к стадии прений. В первом деле - рабский труд, принуждение начальником колонии осужденного к строительству дачи. Второе — сексуальное насилие со стороны начальника колонии по отношению к другому осужденному, при помощи других осужденных. Таким образом, заключенного, якобы, «воспитывали» прямо на глазах у всего личного состава за неудачную попытку побега.

Третий случай произошел в Орске. По версии следствия, начальник следственного изолятора со своим коллегой забили до смерти молодого осужденного деревянной доской.

Со стороны может показаться, что в Оренбурге проще простого привлечь к ответственности сотрудника колонии. Но, поверьте мне, подобных обращений было очень много, но положительного результата достичь не удалось - Оренбург вообще рекордсмен по части обращений на незаконные действия УФСИН, - но добиться приговора очень сложно. К слову, в настоящий момент предъявлены обвинения первому заместителю и экс-заместителю начальника УФСИН России по Оренбургской области.

- Чтобы как-то оценить объем вашей работы, сколько сейчас у вас заявлений в разработке?

- Около 12. Все из них связаны с действиями полицейских.

- И как у вас строится работа со Следственным комитетом?

- На данном этапе у нас претензий к ведомству практически нет. Если и есть какая-то шероховатость в общении, то они вполне своевременно устраняются после похода на личный прием к руководству Следственного управления Следственного комитета Башкирии.

Опять-таки, в сравнении с другими регионами, где следователи не стесняются выносить по 20 и более отказных постановлений, что в принципе не укладывается в голове у нормального юриста, здесь в среднем отказывают один или два раза, затем возбуждают уголовное дело. А вот после возбуждения уже приходится пристально следить, насколько эффективно следствие ведет дело. К примеру, по делу в Белебее у нас возникли сомнения в заинтересованности Белебеевского межрайонного следственного отдела в проведении интенсивного и быстрого расследования.

- Что за дело?

- Как сообщил нам заявитель, его в нетрезвом состоянии избили такие же пьяные полицейские в отделении. Человеку сломали челюсть и нос. Было возбуждено уголовное дело, однако следствие кормит нас «завтраками» и вот уже более трех месяцев мы ждем проведения опознаний и очных ставок. Боимся, что потерпевший уже начинает забывать лица обидчиков. Такое бездействие со стороны правоохранительных органов немного настораживает. Но мы без дела тоже не сидим, на прошлой неделе обратились по факту затягивания расследования на прием к руководству Башкирского следкома, реакцию ожидаем уже в этом месяце.

- Пять лет прошло с момента страшных пыток в Татарстане, когда мужчину изнасиловали бутылкой от шампанского прямо в отделении полиции. Бутылка вообще, как бы это трагично не звучало, стала таким всероссийским мемом пыток...

- Есть еще второй мем — из Нижнекамска. Абсолютно такая же история, вызванная взрывной волной. В Казани был подобный случай. Нашли потерпевших, выяснилось, что все эти истории в конкретных отделах полиции — конвейер, система, а не единичный случай.

- У вас за время работы как-то пошатнулось доверие к полиции?

- Знаете, я же сам был сотрудником. Семь месяцев. Уволился, потому что не был согласен со сложившейся системой. Есть такое понятие - профдеформация, которая накладывает на тебя определенный отпечаток. Понимаете, мы не можем плакать над каждой историей, от которой волосы встают дыбом. Если хирург будет делать операцию, обливаясь слезами, вряд ли выйдет что-то толковое. Работать надо беспристрастно. Стараемся при первом опросе заявителя всегда абстрагироваться эмоционально и от заявителя, и от тех сведений, которые он сообщает о сотрудниках.

Согласен, бывает, и я смотрю на полицейских с предубеждением. И это не совсем правильно. Пытки — вещь редкая, но меткая. Порой кажется, что чуть ли не каждый сотрудник способен на подобные вещи. Но это совершенно не так.

«Из полиции я уволился со скандалом»

- Евгений, а как ваши близкие к работе относятся?

- Из органов я уволился со скандалом в семье. Мой выбор никто не понял: все были против. Я очень долго не мог найти работу, пока не увидел вакансию в Комитете. Подумал, шарлатаны какие-то. Пришел на собеседование, пообщался с сотрудниками Оренбургского отделения, и осознанно принял решение идти. И тогда мой небольшой опыт, полученный в прокуратуре и МВД, мне очень пригодился.

- Сейчас родные вас поддерживают?

- Да, конечно.

- Хотели бы найти другую работу?

- В данный момент точно нет. Лишь иногда, когда обжалуешь 23-й подряд отказной, и думаешь, что стену эту не пробить. А потом внезапно суд выносит решение о присуждении компенсации в пользу заявителя за всю эту волокиту, и сразу испытываешь моральное удовлетворение. Наверное, самое сложное в работе - это именно сохранять устойчивость к такому постоянному сопротивлению со стороны системы, что МВД, что СК. Но вода камень точит. Такая работа на самом деле очень закаливает, и она всегда так или иначе находит свой отклик, в том же Европейском Суде.

- По вашему опыту, кто в России сегодня самый ущемленный человек? Есть ли какой-то типичный портрет?

- Думаю, если ты живешь на Кавказе и у тебя нетрадиционная сексуальная ориентация, то это прямо "комбо" для того, чтобы быть ущемленным во всех своих правах и даже потерять жизнь. Ситуация там настолько патовая, что туда часто с проверками даже ездит Татьяна Москалькова — уполномоченный по правам человека РФ, хоть она и не делает акцент на том, что происходит на Кавказе и в особенности Чечне.

- А вы вообще сотрудничаете с региональными омбудсменами?

- Скорее нет, ни про Оренбург, ни про Башкирию сказать в этом плане ничего позитивного не могу. Но попытки, конечно, делаем, со своей стороны. Как правило, работать с омбудсменом все равно, что связываться с Почтой России. На любые обращения, как правило, следует ответ, «мы рассмотрели ваше обращение, оно будет перенаправлено в компетентные органы». На этом обычно вся коммуникация заканчивается, что, конечно, печально.

- Почему пытки не прекращаются? Палочная система виновата?

- Во-первых, сотрудники полиции часто чувствуют себя безнаказанными.

С опаской можно сказать, что Россия потихоньку превращается в полицейское государство, где сотрудников полиции ну слишком много на душу населения. Во имя палочной системы возбуждаются дела по всем уж смешным основаниям. Обратите кстати внимание — большинство сотрудников, которых поймали на пытках, молодые люди. Многие из них только окончили ВУЗы и пришли на работу.

У них нет вообще понимания, как служить.

Во-вторых, работает палочная система. Чем быстрее дело раскроешь, тем больше плюсов себе заработаешь. Тем больше премия достанется в конце года.

В-третьих, методика раскрытия преступлений. Есть определенный алгоритм действий, по которым расследуются те или иные виды преступлений: кражи, убийства, изнасилования, еще что-нибудь. Некоторые преступления требуют должного внимания, индивидуального подхода и зачастую от полугода до года требуется сотруднику, чтобы качественно и объективно раскрыть ту же кражу. И что выберет сотрудник? Целый год заниматься тем, кто украл какой-нибудь чайник или повесить дело на того, кто, скорее всего, это и сделал? Такая система. И ничего тебе за это не будет. Да еще и надбавку дать могут. Практично!

- Проблему можно решить, сломав систему?

- Поменять ее изнутри невозможно. Но вот все эти щелчки по носу руководящим должностных лицам правоохранительных органов в виде приговоров приносят результат. Могу объяснить на примере Оренбургской области: заработало отделение в 2007 году и вплоть до 2014 года к нам поступало просто огромное количество заявлений о применении пыток. После шумихи в прессе, вынесенных приговоров, заявлений стало в разы меньше. Каждое выигранное дело - это присуждение компенсации пострадавшему. Терять довольно ощутимые суммы после вынесенных приговоров становится невыгодным для государства. Участковый побил человека за то, что он там бутылочку украл — а за это государство должно выплатить человеку 200-300 тысяч рублей. Думаю, это как-то отрезвляет эту самую систему уже извне.