Людмила Гурченко: «Я еще пока не рассыпалась»

— Людмила Марковна, вы еще не устали от превосходных эпитетов в свой адрес?— Я просто нахожусь уже в таком… что просто не реагирую на это.— Вы специально одеваетесь так сногсшибательно? Этот джинсовый костюм на вас просто великолепен!— Наоборот, для меня это одежда, чтобы не выделяться. Костюм у меня такой потертый, как полагается.— Отчего же — стильный, пиленый пиджачок с изумрудными пуговичками!— Я стараюсь не выделяться, но в этот раз не получилось, значит.— Не получается это у вас, Людмила Марковна, не получается! Украшения у вас шикарные. Изумруд — это ваш камень?— Это вообще не мой камень, но он мне больше всего нравится. Изумруды вообще самые красивые.— Да. И на контрасте с бриллиантами…— Конечно. В этом вся фишка!— Людмила Марковна, чего вы еще не добились как актриса?— Не знаю, во-первых, я просто устала биться, так скажем. Кажется, я очень многое сделала, но всегда есть надежда. Понимаете, есть такое проклятое и прекрасное слово — “надежда”… Я все еще надеюсь на “вдруг”. Глядишь, и еще вас порадую!— Актеры-мужчины все повально мечтают сыграть Гамлета! А кого же еще вы хотите сыграть? Может, Джульетту?— Ну, об этом речи быть не может. И маленькую Веру я тоже уже никогда не сыграю.— Вы родились 12 ноября, не будем говорить, какого года, в Харькове.— 1935-го, товарищи.— И вы прославились в Советском Союзе, а теперь оказались в другой стране. Жалеете об этом?— Ни в коем случае. Я всегда мечтала о свободе, о том, что не будет никакой цензуры, что люди будут жить, как им хочется. В 91-м стояла там, около Белого дома, на жаре, в ожидании перестрелки. Ждали выхода Ельцина. Люди падали от духоты. Часа 3 стояли. Я думала, что я с ума сойду, настолько во мне было всего этого революционного…— А сегодня вы, конечно, думаете — за что боролись?— Да, потом ведь что-то случилось такое, когда вдруг раз — и исчез запал. Бомба есть — запала нет, понимаете? Мне так кажется, что очень резво начали. А потом и кино исчезло, измельчилось. А это ведь моя профессия, понимаете?— Ну да.— Сначала совсем исчезло, а потом в измельченном, в растоптанном виде стало появляться. Быть фальшивой оптимисткой в таком положении я не могла.— Вы закончили ВГИК еще в 1958 году.— В начале 1959-го.— И не надоело вам актерствовать?— Вообще, если человек идет на это, то скоро все выясняется. Или он к 30-35 годам выдыхается, или тянет лямку, так сказать… как мы. Это как хромота вечная, понимаете, от которой невозможно избавиться.— Вы пишете книги, как запоминаете все произошедшее? Вы все эти годы вели какие-то дневники?— Нет, никаких дневников, боже сохрани. Вы понимаете, это память, это то, что очень важно для актера, — ощущение звука, запахов, во что ты был одет, какие были люди рядом, какая была обстановка — это все то, что составляет момент профессии. Поэтому, когда говорят “ой, я не помню всего…” Как не помнишь? Значит, ты не артист — артист должен помнить все. Даже не должен — обязан!!— Почему это обязан?— Потому что я, например, не просто помню — я этим живу. Это мой базис или плацдарм. Когда моя надстройка начинает рушиться и болтаться, я перемещаюсь туда — в детство, именно там я беру силы. Война выстроила меня и мое поколение так, что мы несгибаемы. Мы уже видели все.— После книги “Аплодисменты” вы написали…— После этого “Люся, стоп!” — послеперестроечный момент. Когда очень-очень большие метаморфозы случились с людьми. Как сказал наш первый президент, стало ясно — “ху из ху”. Люди очень изменились, потому что надо было приспосабливаться, надо было как-то вертеться, зарабатывать.— Сдавать, предавать…— Ну, предавать — это само собой, это просто как школьная тетрадь.— Но вам же это несвойственно?— Мне нет. Я осталась на своем — трудяга, “здравствуйте, товарищи, здравствуйте, господа”. Однажды Ельцин вручал мне какую-то госпремию. Мне объяснили протокол: “Вы подойдете, он вам вручит, вы можете что-то сказать, а потом поворачиваетесь, и вас фотографируют”. И, значит, он мне вручил, я поворачиваюсь и говорю: “Служу Советскому Союзу!” Он в ответ: “Не понял”. А я не знала, что сказать: “Отечество” тогда еще, знаете, трудно было произнести.— Людмила Марковна, на вас посмотришь, послушаешь вас — и сразу хочется быть актрисой!— Пожалуйста!— Но чтобы вы были режиссером!— А вот это я не могу.— Неужели самой не хочется поруководить? Пусть уже другие пляшут, поют, а заслуженные пусть руководят каким-нибудь театром…— Я не умею ничем командовать. Единственно — я могу работать с молодыми актерами. Тихо, исподволь, незаметно могу что-то такое сказать, чтобы он почувствовал, будто он сам это делает, понимаете. Я даже профсоюзные взносы не могла в институте собрать. Все свои деньги потом заплатила.— Но сейчас ведь существует музыкальный театр, центр Людмилы Гурченко?— Это место, где я тихо и без шума осуществила свою тайную мечту. Все знают, что такое мюзикл, — американских мы много видели! А чтобы была наша музыка, чтобы наш текст, чтобы наши актеры, чтобы наша мучительная тема, которая, так сказать, может взволновать зал... Это осуществилось в моем театре.— Вы ставите там спектакли?— Ну, не я ставлю — приглашенные режиссеры. Сейчас мы играем очень хороший спектакль, мне нравится, я с удовольствием в нем играю. Это “Случайное счастье милиционера Пешкина”. Там блистательный совершенно Сережа Шакуров, Женя Добровольская, Димочка Марьянов. Полтора часа великолепного зрелища.— Вас раздражает, когда обсуждают вашу внешность? Пишут в статье: “Гурченко снова помолодела”. Или в этом тоже смысл вашей жизни?— Вы знаете, первое время, когда пришла перестройка и началось это вот подглядывание, подсматривание… я так возмущалась! Вначале мне было очень трудно к этому привыкнуть. Захотят — изуродуют. Захотят — красоткой сфотографируют. Или пишут: “У Гурченко отнялись ноги”. Ну почему? Я не знаю, но на меня так все смотрят странно, звонят: “Что у тебя с ногами?” Да ничего, сегодня танцевала в спектакле.— И как вы с этим боролись?— Да никак! Пишите что хотите, только не врите! Вот пусть пишут, что помолодела — очень хорошо.— Ваша знаменитая диета — это тоже вранье?— Не было у меня никогда никакой диеты. Если я не поем, у меня кружится голова. Об этом речи быть не может. Да боже сохрани!— Неужели вы едите все подряд?— Конечно, я не могу есть острое, не могу жирное. А так… я же военный человек. Война, голод, так что у меня не бывает такого, что через силу не поем. Очень люблю хлеб, люблю все мучное, с маслом. Пообедаю, а потом хлеб с маслом и с чаем — это обязательно. А то я не наелась.— Какие-то вы ужасы рассказываете!— Но переедать не надо. Вот это у меня есть порок такой, иногда переесть. Потом неважно себя чувствуешь. Вот тут надо держаться.— А на ночь вы хоть не едите, ограничиваете себя?— Нет, это я не могу. Я должна покушать. Чтобы спокойно лечь спать, чтобы собаки рядом…— У вас собаки?— Маленькие. Фева и Гаврик.— Как мило!— Московский длинношерстный той-терьер Гаврик и Фева — немецкий этот… Господи, как же? Который… вот память! Что-то с памятью моей стало — все, что было не со мной, не помню. Ну, в общем, это собаки черные такие, противные, с хвостом рубленым.— Короче, собаки укладываются рядышком…— Они занимают свои места…— К мамке под бочок.— Кто к папке, кто к мамке. Все расписано.— Хороший Сергей Михайлович у вас.— Сергей Михайлович хороший.— Такой прямо любезный, по телефону культурно разговаривает…— Он хороший. И не по телефону хороший.— Как с ним познакомились?— А на картине. Он был продюсером на картине — “Секс-сказка”. Я его никогда не видела. И вдруг на съемках появился он — крупный такой. Он тогда еще полный был. В черном пальто. Продюсер. И я еще подумала: “Не, такой большой — это не мой…”. А потом как-то год прошел, познакомились и заговорили. И очень долго между нами ничего такого не было. Но души как бы слились в какое-то… В общем, этого не должно было быть, но получилось.— Как он вам сделал предложение? Цветы дарил или кольца?— Ничего он мне не дарил! Потом, через года 2-3, подарил. В магазине продавщицы еще говорили: “Ой, он так тщательно выбирает — обязательно не то выберет”.— Не надоели вам в этой жизни мужчины?— Что значит — надоели? Мне нравятся талантливые, красивые люди, мощные и здоровые. Понимаете? Здоровые духом. Это очень важно.— Да, но сейчас это редкость большая.— Вот я была на “Камеди-клаб” — здоровые ребята! Здоровые люди! Юмор отличный. Они на любую тему пошутят, и очень хорошо. Я люблю Жванецкого — это здоровый человек. Мне нравится Валерий Гергиев — тоже здоровый человек.— Что недодали вам в этой жизни мужчины?— Как вам сказать? Верности, которую я как планку ставлю. Но что делать? Тут надо учитывать их, как говорится, природу, хотя я не желаю этого делать.— Какого вы вообще мнения о российских мужчинах?— Наши мужчины только начинают поднимать голову. Потому что бедный мужчина советский, который (напевает) “Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить. Но зато в эти ночи весенние я могу о любви говорить…” И больше он ничего не мог, понимаете? А теперь мужчины оживают, и дай бог, так сказать… Мне нравится, когда мужчина может предложить даме и это, и это.— У вас по жизни есть какие-то увлечения, кроме актерства? Может, марки собираете?— Марки нет. Я собирала, как бы это сказать… стекляшки. Началось это еще в бедные времена, я влюбилась, будучи в Эрмитаже (когда не было съемок, у меня было правило ходить в этот музей, чтобы изучить как можно больше). И однажды я вошла в зал, где была царская мебель. И светило солнце, карельская береза и лампа из какого-то необыкновенного зеленого стекла. Ну просто, знаете, оторваться невозможно. Как прекрасное видение, прекрасная картина. Вдруг мне так захотелось жить, так захотелось любить, прыгать, танцевать, петь… не знаю. И я приехала в Москву — на Арбате тогда был магазин, — пошла и смотрю, там стоит флакон. Он стоил 13 рублей 50 копеек.— Бешеные деньги!— Тогда! А сейчас ему и вовсе цены нет. Понимаете? И вот с института у меня такая болезнь. Я это стекло покупаю везде, где только не бываю, даже в Америке — там наша эмиграция сдает русское стекло, такое толстое и прекрасное. К сожалению, с этим увлечением мне придется заканчивать. Потому что куда ж это — у меня все окна заставлены.— Флаконами?— Не только. Вазами, чайниками, даже чернильницами — это очень интересно. Это украшает жизнь. Кто-то не любит. А вот я посмотрю — и жить хочется.— Людмила Марковна, как вам удается всю жизнь так высоко держать планку? В чем ваш секрет? В том, что прошли через войну и никогда не были богаты? Совсем недавно у вас вроде и квартиры нормальной не было?— Нет, сейчас у меня квартира ничего. Но все за свой счет. А то, что я имею, так я имею пенсию, как говорится, в 3 тысячи рублей, и никаких запасов. Потому что запасы в нашей стране, как вы понимаете, невозможно было сделать никогда. Мы жили сегодняшним днем. При этом все мечтали о пенсии и говорили: “Ох, пойду на пенсию — все прочитаю, все объезжу!”…— Заблуждение вышло!— Да, теперь все думают: “Да не дай бог! Не дай бог!”. Я только одно поняла, что старый человек — это не конченый человек. Понимаете, у нас опять сейчас такая тенденция — молодым надо открывать дорогу. Но школа-то тоже нужна?!Элина НИКОЛАЕВА.