Bootleg Mkset: Евгений Маргулис заставил уфимцев распустить свои клеши

Писать рецензии на музыку или балет - трудоемко и того не стоит: как минимум нужно обладать писчим талантом не ниже Чайковского, если хочешь написать нормально о Щелкунчике.

А нажать на кнопку и стараться не трясти телефоном - гораздо легче. Лучше один раз услышать и увидеть, чем сто раз прочитать, не правда ли?

Например, о Маргулисе в «МюзикХолле», который был заявлен на 28 апреля, и я не уверен был, идти или не идти.

Я не сразу вспомнил, что это тот самый Евгений Маргулис, который в «Замыкая круг» вытянул, как я тогда думал, на негритянский лад, фразу: «там увидишь уоокнах свеэт, сияющий нам вслэеед», незадолго до Марины Капуро. Такой Стиви Уандер, но просто близорукий и наш.

Потом, конечно, мне сведущие люди растолковали, что фамилия у него не шибко мавританская. Странно, не негр, а так поёт, подумал я.

Еще я его немного путал с Петром Подгородецким, который тоже вроде играл вполне блюзово в той же «Машине времени» и в том же «Воскресении», был усат, носат, очкаст, но чуть веселее характером и на клавишных.

В общем, надо было разобраться. Обошлось это знание в полторы штуки за браслет, если не считать мммм... кваса. Причем Маргулис, потакая моим низменным чувствам, призывал зал поскорее набухаться. Перехватив у своего знакомого - сородича артиста - бесплатного скотча у бара и прихватив корюшкой в кляре, я выставил беспалевно камеру на столик за колонной и начал водить объективом.

Добрый мужик-семидесятник, который был, надеюсь, с женой, помог мне, вместо штатива подложив ключи под камеру. Я вытянул объектив на длинный конец зума, вперил взгляд камеры в троицу на сцене и сбегал к бару.

Песни Маргулис этот ваш пел соответствующие: про бухло - про мерзотные советские портвейны, всякие сигареты, наверняка «Шипку», призывал распустить свои клеши (наверняка, это значило на их языке что-то скабрезное). Ну и с некоторым надрывом спел эмигрантскую народную, про письма, разумеется, из Израиля в Америку, на великом русском языке.

Пару раз сбивался с дыхания на строчке про тех из его поколения, кто предстал перед Господом. И до конца песни я гадал: или он давил рыдания, или ортодоксально старался не произносить Его имя всуе. В конце песни я специально смотрел, глаза были сухими. Но это ничего не значит. Только песня мне показалась перестроечной или «девяностовой»: сейчас не кочует по миру, наверное, каждый пятый и писем тёте Хае давно никто не пишет.

Что бросилось в глаза и уши? Ощущение, что все песни у него на один лад - ложные. Блюз есть блюз, аккордов мало, хоть он русский, хоть еврейский (неужели я произнес это слово?). Потому как чувство идет не в ширину, а в глубину. И оно есть у музыканта. Блюзовое. Как-то так еврейская печаль хорошо легла на негрскую тоску - я забыл о происходящем: вместе со всеми перенесся на 40 лет назад в прокуренную московскую гостиную с паласом, «Тремя Топорами» в бабушкином хрустале и шпротами, в которые уже пытались стряхнуть «Родопи».

Когда эти ребята-шестидесята были хиппующей на Пешков-стрит и Калинин-авеню московской «плесенью», которая, не найдя свободы снаружи, находила её внутри, в музыке, в дружбе, в книге и за бугром.

Некоторые подпевали в специально созданные Маргулисом паузы. Явно не из моего поколения товарищи. Откуда уфимцы 60-х годов рождения знали много песен Евгения Маргулиса - я не знаю, наверное, слушали какие-нибудь кассеты МК-60 на Электронике 323 перед выходом из дома. Ну или по «Машинке» или «Воскресенью», мимо которых я промахнулся возрастом по вине родителей.

Три музыканта в группе: ритм-гитара, само-аккомпанемент у одноименного певца и блюзмена. Соло-гитара, на которой часто залипал объектив, у оуенного (от блюзового «слова» «Oh, yeah!», его надо говорить в конце хорошей песни ) Михаила Клягина. Ну и третий мужик на ударнике, который просто колошматил ладонями по специально привезенной тумбочке из ДВП с текстурной бумагой, на которой сидел, и делал это правильно, но как бы говоря - а как же ребята без меня с не собьются с ритма?

А ещё Маргулис спрашивал:

- А ведь хорошо мы звучим?

И я со спокойной душой отвечал ему в нестройном хоре: «Дааа!»

Аркадий Аульский, Уфа