Дохлая кошка, некролог и снайперы: как проходила осада Радио Титан в Уфе

Оппозиция эпохи Рахимова и радио в «избушке»

Ровно двадцать лет назад, в мае-июне 1998 года, в Башкортостане разворачивались события, которые запомнились выстрелом в воздух из ружья Альтафа Галеева, бизнесмена, основателя Радио «Титан». Трудно сейчас это себе представить, но в те времена на территорию Уфы ретранслировались передачи VOA Europe, RFE/RL и других западных радиостанций.

Тех самых, что глушились в советское время, а сейчас - даже не знаю, как выразить точно: считается, что работают они в интересах государства, с которым у нас сложные отношения. Сейчас такое радио трудно представить - скорее это больше похоже на телеграм-каналы. Но уфимский «Титан» начали «плющить» совершенно не по «федеральной» указке: в то время шла активнейшая кампания по выборам Президента Республики Башкортостан.

Федералы тут были ни при чём - радиостанция давала эфир неугодным местному режиму политикам: экс-премьеру Марату Миргазямову, депутатам Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации Александру Аринину, Валентину Никитину, возглавлявшему местный обком КПРФ или как тогда говорили «на суверенный лад» КПРБ.

Те выборы лучше назвать "кампанией по выборам Президента Республики Башкортостан Муртазы Рахимова". Они запомнились "креативным" лозунгом "Муртаза - мы ЗА!" и понятием «лесник» - в качестве технического кандидата зарегистрировался Риф Гумерович Казаккулов, министр лесного хозяйства Башкирии. Естественно, он как и все, агитировал сделать правильный выбор. Мы тогда делали в Башинформе предвыборную газету "Пятница" и шутили над нашим коллегой-редактором ведомственной вкладки "Лес и человек", что он издает оппозиционную газету, но было не очень смешно. Слово "оппозиция" тогда означало в республике следующее: слежки, доносы, увольнение, преследование родственников, унижения, проверки контрольных органов, отъезд из республики, жизнь в параллельном пространстве, отвернувшиеся друзья, нахохленные знакомые номенклатурщики.

Штаб кандидата Рахимова, руководителем которого был будущий оппозиционер Рамиль Имамагзамович Бигнов, а «кузнецом побед» и главным идеологом - "госсекретарь" Мансур Анварович Аюпов. Мне лично эти выборы запомнились тем, что нашу группу социологов, нанятых «Белым домом» в лице Ильдуса Анасовича Адигамова, технично кинули на гонорар. Как я понимаю за то, что мы, проведя частный и математически правильный опрос, получили себе на беду реальную цифру поддержки кандидата Рахимова - 39 процентов, (я навсегда запомнил эту цифру, далеко не провозглашаемые 75). Время почти стерло эти события из народной памяти - 90-х в Башкирии как будто и не было.

И поэтому, когда я с удивлением узнал, что легендарная Олеся Чернова, которая вещала из «избушки» со спутниковыми тарелками, спрятавшейся в укромных уголках улицы Карла Маркса за Старым Универмагом, жива-здорова, в Уфе и всё хорошо помнит, начал уговаривать её дать нам интервью.

Всего лишь за три месяца удалось её вывести на разговор, перечитывая расшифровку которого, чувствую, что волосы поднимаются дыбом: как мы быстро забыли атмосферу ужаса и безнадёги, в которой мы находились всего лишь полжизни назад.

«Мыслей заниматься подрывной деятельностью у меня не было»

- Пик «осады и штурма» радио Титан, как я понял, был в конце мая. Я был тогда юным сотрудником «Башинформа», писать про борьбу с инакомыслием не хотел и не мог - в первую очередь, в силу собственной лояльности и желания сделать местную карьеру.

Мысли пойти на защиту у меня не возникало. Потом мы сидели с пластмассовой кружкой пива с Артуром Асафьевым, который меня туда позвал, напротив 8 корпуса УГАТУ, и время от времени подбегали к арочке на "Карлухе": там было все оцеплено, стояла «газелька» прокуратуры. Внутри что-то вяло происходило. Оцепление в ментовской и штатской форме нас успокаивало: все нормально, расходитесь граждане. В толпе шли разговоры о стрельбе. Абсурд и безнадега в прекрасный солнечный день. Я ушел, Артур остался.

- Заметь, я тогда тоже была молодой, мне было 23 года. Видимо, вы там были ближе к 27 мая.

- Где-то так. Получается, что до выборов Президента РБ оставалось недели три. Тогда же был учрежден День работников печати Башкирии, 14 июня, дата, от которой меня до сих пор почему-то передергивает. А до этого радио «Титан» сколько лет уже работало?

- До этого радио «Титан» существовало почти 6 лет. Часть из них мы работали непосредственно с «Голосом Америки», был контракт, была ретрансляция их программ. У меня были радиомосты с Тимуром Метревели и Анной Дубицкой раз в неделю. Нас подключали, и мы задавали вопросы известным людям, которых приглашала американская студия.

Это было достаточно серьезное эфирное вещание, которое мы могли предложить не только на территории Башкортостана - нас слышали в Челябинской области, в Оренбурге. Позже мы решили, что из средних частот надо переходить на FM-частоты. Как ни странно, это подкосило радиобизнес Альтафа Галеева, потому что финансирование при FM уменьшилось, нас уже не было слышно в Челябинске, Оренбурге.

- Конгресс США, который финансировал VOA Europe, Radio Liberty, интересовал охват?

- Конечно. С этим же новым договором, который мы составили с «Голосом Америки» в 1996 или 1997 году, пошел новый этап радиостанции. Потому что мы поняли, что нам надо заниматься продажей эфирного времени, рекламой, привлечением спонсоров.

- Как я понял, вещание было не только, как бы сейчас сказали, «госдеповское», но и местное, авторское вещание?

- Культурные программы нам коробками, бобинами присылало международное французское, международное канадское радио, я их сама растаможивала. Были учебные программы по американскому английскому, за которыми приходили студенты инфаков - интернета же не было толком. Была программка «Поймай слово» ("Catch the Word"), предоставленная Би-Би-Си. Все это приходило нам на бобинах, катушках - был такой технологический «совок», и в то же время был прорыв вперед, потому что не было большого рекламного контраста с другими радиостанциями. И были новости – то, чего не давали другие местные станции.

- А ты осознавала, что осуществляла тогда, как бы сейчас сказали, подрывную деятельность?

Я пришла студенткой медицинского, у меня не было никаких мыслей о том, что я буду заниматься подрывной деятельностью или «санитарить в башкирском лесу». Мне казалось, я рассказываю о том, что происходит в мире - то, что здесь не рассказывают.

А происходила первая чеченская война (1994-1996 - прим.ред.). Естественно, мы рассказывали не со своей точки зрения, а так как это подавали мировые, зарубежные СМИ.

Первый выпуск новостей, который я читала, готовился нашими машинистками. До сих пор помню эту печатную машинку «Ятрань». Девочки-машинистки приходили в 6 утра, к половине 8 они собирали мне выпуск новостей. Я читала новости более 16 раз в день, читались они с Euronews. Бывали периоды, когда они не успевали нам дать русскую редакцию, мы переводили что-то, готовили. Я до сих пор помню, как мы освещали похороны принцессы Дианы (сентябрь 1997 года - прим.ред.): смотрели Euronews и всё это передавали в прямом эфире.

«Мы стали дерзкими по сравнению с остальными радиостанциями»

- У вас были спутниковые тарелки?

- Да, у нас были огромные спутниковые тарелки, которые стояли сначала на здании Центрального универмага…

- Помнится, что была какая-то избушка.

- Это частный дом, который потом занял «Лукойл». Мы эту «избушку» арендовали по договору у человека, работавшего в администрации города. Но если бы у нас был бизнес, способный взять эту «избушку» в собственность, может быть, многих проблем можно было бы избежать.

- Не уверен. Но вот, что хочу понять: вот вы сидите, вещаете импортными программами, а в какой момент вы начали пересекаться с региональной повесткой?

- В 1995 я получила диплом медколледжа, у меня было желание посвятить себя медицине. Я договорилась с Благоварской районной больницей, что я еду туда, буду лечить и принимать роды. Альтаф Галеев тогда с коммерческим директором Ивановым сказали мне: «Ты чего? Прекрати»…

Нас тогда было немного: Альтаф Галеев плюс коммерческий директор, который приносил немного рекламы, главбух, девушка, которая печатала и набирала, три диктора, три оператора – всё, в принципе. По части программ был, как сейчас это модно говорить, аутсорсинг: приходили ведущие, которые вели программы, например, Сергей Фуфаев. Он вел передачу с Александром Арининым.

Со временем, когда я поняла, что я никуда не уеду и останусь работать на радиостанции, у меня появились две программы, которые, наверное, потом стали проблемой. Это «Штрихи к портрету» и «Встречи, события, размышления», куда я приглашала Талгата Таджутдина, Никона, депутатов-оппозиционеров Аринина и Никитина.

- Да, это были люди «неприемлемые», «нерукопожатные» для режима Рахимова того времени, их тогда почему-то жутко боялись, особенно Аринина…

- Ну давайте отметим, что это были избранные депутаты Госдумы, причём не в первый раз.

- Они были абсолютно легитимны с точки зрения федеральной власти и абсолютно неприемлемы с точки зрения региона. И само их появление в региональной повестке раздражало.

- Это вызывало раздражение и, может быть, даже изумление нашей дерзости.

Мы стали дерзкими по сравнению с другими радиостанциями, которые просто никакого информационного вещания не вели.

- А кто принимал решения в этой команде?

- Стратегические – это, конечно, всегда Альтаф Галеев, все, что касается вещания, трансляции. Экономические вопросы были за мной. На тот момент я уже была исполнительным директором.

- У него были хорошие связи с Западом?

- Сейчас, с годами, я понимаю, что, скорее всего, у него не было хороших связей Западом - он их нарабатывал у меня на глазах. Его жизненный путь был направлен на то, чтобы когда-нибудь уехать, но не уехать как политэмигрант, а уехать, как сейчас уезжают, бизнесменом. Он всегда учил английский. Когда я ему звонила, его сын говорил: «Папа, я дома!», - тот отвечал: «Молодец, а как будет по-английски "ворона"? А "ворон"?» Он отвечает: «Наверное, также». А тот ему: «Ну вот как узнаешь, перезвони». Он готовил и сына, и себя к жизни за границей.

- Ты намекаешь на то, что знаменитый выстрел из ружья как-то перекликается с переездом на Запад.

- В молодости он очень хотел поступить в МГИМО учиться на дипломата, но из-за сложностей у родственников с законом, не прошёл. Когда в первый раз ему вручили медаль за освещение чеченских событий, он официально отказался. Года за три до «штурма» как-то он позвонил мне с поручением: «Заедь, пожалуйста, в посольство и узнай, какие нужны документы для эмиграции». Я понимала, что он не удержится здесь, что он, как Высоцкий, у него душа нараспашку.

Он, скорее, был из того поколения, для которого «Голос Америки» был «вражеским голосом», он был работником завода, мечтающим закончить МГИМО и уехать жить хорошо за рубеж. Когда он открыл радиостанцию, он, скорее, просто собирал команду.

- Основным занятием Альфата Галеева была радиостанция?

- Да. В 1996 году мы пытались открыть газету «Титан-пресс», я стала главным редактором, но вышел только первый номер. Ко мне из Минпечати пришёл молодой человек, который недвусмысленно дал понять, что второй номер выйти не должен. Я поняла, что смысла тратить на газету деньги, заработанные на радио, никакого нет. Мы потом говорили с Арининым, и он нам сказал: «Ребята, вы хотите, как я, ездить в другие регионы печатать газету и чтобы ваши камазы останавливали?» Я эту аппаратную мощь на свои плечи принимать не хотела. Тем более, что у меня уже были две передачи, я уже вкусила радость от работы на радио.

- Была какая-то обратная связь? Что вас подпитывало в ощущении правоты своего дела?

- Обратная связь была - всё время приходили какие-то проверки…

- Это от системы, а от народа?

- Мне, молоденькой девушке, звонили в 11 вечера, и предлагали проводить до дома. Была, наверное, элементарная влюбленность в низкий грудной голос. Иногда я отправляла на улицу уборщицу, которая приходила и говорила: «Там человек пять стоят!». А я - ей: «Иди скажи им «Я - Олеся, кто хочет меня проводить?» Это был легкий развод, тогда ведь не было интернета и социальных сетей. Было огромное количество звонков, мы принимали их в том числе в эфире.

- Какой был студийный номер?

- (напевает) двадцать три - пять-один - ноль-один. Когда был прямой эфир с Михаилом Сергеевичем Горбачёвым, весь коллектив остался работать, не успевали заносить вопросы от слушателей, я не успела задавать свои вопросы. Плюс в этот день выступал Амангельды Молдагазыевич Тулеев.

В конце эфира Тулеев спросил: «Ты как здесь работаешь? Как тебе не страшно? Поехали в Кемерово?» Я тогда впервые оценила то, чем я занимаюсь.

Помню, что Альтаф Галеев посмеялся, мол, нам такая корова самим нужна, никуда её не отпустим. Это был и первый для меня звоночек о том, что что-то может произойти. Вторым звонком послужил мой разговор с вице-премьером по строительству Минираисом Марвановичем Усмановым, который в 1996 году, накануне выборов Президента России потребовал включить в эфирное вещание джинглы штаба Ельцина. Я спросила его, какой редакция получит гонорар. Усманов мне ответил, что это важно для каждого, чтобы Ельцин прошёл. Я ответила, что "Явлинскому тоже важно, и он нам платит за эфирное время согласно прейскуранту". Диалог не получился, я хлопнула дверью и ушла из кабинета.

«Пытались сделать так, чтобы Уфу ассоциировали с Башкирией, а не только с Башкортостаном»

- Мы сейчас ходим вокруг да около, а какое было представление о миссии, с чем вы были не согласны? Протестовали за кого? За тогдашнего Навального?

- Тогда не было Навального, такого, за которого...

- Аринин?

- Аринин не был Навальным. Как бы я ни пыталась провоцировать его на какие-то откровенные вопросы, он был такой всегда: «Русь», «косоворотка», «хоровод». Мне самой не нравилось, что в основном, "титульная" как тогда говорили, нация занимает определенные должности. У меня есть на эту тему своя история. Я пошла после медицинского на журфак и сказала сразу, что если будет такой предмет, как башкирский язык, я не смогу его учить. Мне ответили: его не будет, ты вот оплачиваешь и всё.

Первого сентября в БГУ я посмотрела расписание и поняла, что в дальнейшем будет очень много башкирской филологии. А мне же обещали, что я буду заниматься именно русской журналистикой. Мне не нравилась этнократия, не нравилось отсутствие свободы слова, потому что у нас было огромное количество выпускников-журналистов, и где они все работали?

Самый большой колокол ударил, когда мы вели передачу «Российская пресса о Башкирии». Вот тогда нас уже начали конкретно колошматить. Мы сообщали, например, что в программе телеканала ОРТ «До 16 и старше» рассказали о проблемах наркомании в Башкирии, что в «Человек и Закон» было что-то о Башкирии. Мы вскрывали фильтр. Мы пытались сделать так, чтобы Уфу ассоциировали с Башкирией, а не только с Башкортостаном, чтобы нас знали, чтобы наши ребята были конкурентоспособны, чтобы они могли поступить в институт не только потому, что они той или иной национальности. То есть мы исполняли ту работу, которая называется «журналистика - четвертая власть». Мы ни за что не боролись, но мы давали время, площадку. О чем, например, мог рассказать экс-премьер Миргазямов? О предприятиях и колхозах, которые ломались как карточные домики. Мы говорили не о политике, мы говорили о социальной жизни нашей республики.

- То есть вы не говорили: давайте свергнем Муртазу?

- Нет. Мы к этому не шли. Я даже уговаривала Альтафа Галеева, Рафиса Кадырова остановиться. Рафис Кадыров появился накануне нашей "ситуации", когда его не зарегистрировали в качестве кандидата.

- Рафис Кадыров тогда уже к тому времени «пролетел», а банк «Восток» свернулся.

- Да, он был человеком с историческим опытом. Вместе с Миргазямовым, которого тоже не зарегистировали, они приходили и рассказывали, что подали в суд, что у них есть решение суда о том, чтобы их зарегистрировали. Моя функция была в том, чтобы включить лампочку «микрофон включен» и сказать: "Ну, рассказывайте, ребята, как вы собираетесь идти в политику".

- Вы создавали повестку дня, которую местные власти обычно легко блокировали...

- Мы, наверно, создавали некое информационное поле, которое можно потом развивать. Например, «Эхо Москвы» в Уфе какую-то тему рассказывает, она появляется на Facebook и YouTube в ходе трансляции, и есть темы, которые «дергаются», распространяются по СМИ дальше. А тогда получалось так: мы сказали, микрофон выключился и все.

- В чем проявлялся административный прессинг?

За десять дней до тех трагических для моей жизни событий поступил звонок мне напрямую, от Фидуса Ямалтдинова, мэра Уфы. Он вежливо, но настойчиво спросил точный адрес радиостанции, уточнил, у кого мы арендуем помещение, где находится студия, где находятся тарелки, как они выглядят. Я понимала, что это делается для того, чтобы нас «вырубить». Но это же мэр, я не могла ему нагрубить или кокетничать с ним, поэтому я рассказала, где мы находимся, у кого арендуем и где стоят антенны.

Это был третий звонок до премьеры "спектакля" Осада и штурм "Радио Титан".

На следующий день пришли проверять из санэпидстанции. У главной машинистки потребовали санитарную книжку и допуск для работы на электронном оборудовании.

- А обычно вам кто-то звонил, о чем говорили, договаривались?

- Иногда звонили Альтафу Галееву и говорили: вот эту тему нельзя поднимать, вчерашний эфир повторять нельзя. Иногда напрямую звонил Мансур Аюпов.

- Он тогда "рулил" идеологией Башкирии.

- Да. Когда мы рассказывали про избиение Сергея Фуфаева, Виктора Шмакова, то я всегда ощущала, что «избушка», в которой я нахожусь, меня в какой-то мере оберегает - я практически оттуда не выходила из-за круглосуточного вещания. Я выходила только выгуливать свою собаку - у меня был дог, мой талисман, он сидел на всех эфирах и никогда не лаял.

«Когда убили Старовойтову, поняла, что в мире возможно все»

- Несмотря на то, что вы находились практически в подполье, к вам приходили на эфиры люди общефедерального значения?

- Приезжали Сергей Адамович Ковалев, Анатолий Лукьянов, Александр Руцкой, Аман Тулеев, Михаил Горбачев. Договаривался об эфирах с ними Альтаф Галеев, помогал Аринин, который работал в Госдуме.

Наверное, надо было принимать какие-то знаки, которые я в силу любви к своей работе, не замечала. Например, повешенные черные кошки на дверях моей квартиры… Я понимала, что это угроза, но я не видела, насколько эта угроза может быть сильной. Когда побили мужчин-журналистов, я почему-то считала, что меня – женщину – не побьют. Только когда убили Галину Старовойтову, до меня дошло, что в нашем мире все возможно.

- А за что?

- А за то, что ты даешь эту трибуну. Твой бизнес мешает чужому бизнесу. Ты рассказываешь о том, что в «Башнефти» сидит сын президента…

- Этого никто тогда не знал документально, это же всё было на уровне слухов.

- Да. Я рассказывала это не сама лично, а провоцировала на это депутатов: и Никитина, и Аринина.

- Сколько вы получали?

- Это был как раз любимый вопрос МВД. Когда на допросе мою маму спросили, а много ли денег дочь получала, она, испугавшись, сказала, что она и не получала ничего. Это, в принципе, было близко к истине. Когда с «Голосом Америки» был подписан контракт на FM-вещание, была сумма в 5 тысяч долларов в год (!) – небольшая по тем временем, когда доллар был меньше 30 рублей. У меня была крошечная старенькая «иномарка» Mazda, полученная по бартеру за рекламу, её я потом продала, чтобы оплачивать адвокатов.

- С чего началось обострение ситуации? Шла избирательная компания, вы рассказывали об альтернативных кандидатах?

- Мы рассказывали и об этом человеке, и о том человеке. Если бы мы говорили «Голосуйте только за Аринина» - это была бы проарининская тематика, но учитывая, что мы говорили еще и о Никитине, и о [Рафисе] Кадырове – говорить о том, что мы были чьи-то - не совсем честно. Затем мы запустили передачу «Российская пресса о Башкирии», тогда уже участились звонки. В это время я впервые услышала слово «ротация». Майкл Джексон выпустил диск History и мне американцы прислали это со словами «вот это надо на ротацию 22 раза в сутки». Это была жесть: после каждых моих новостей звучали песни из альбома History.

- А вам хватало материалов? Я помню начало 2000-х, тогда и писать-то было не о чем. Были несколько контрольных сайтов, ну дай Бог, если раз в день обновятся.

- Ну конечно, не хватало. Поэтому и шли повторы. В день событий много не было. Если два раза в неделю кого-то побьют и ты об этом скажешь - считай "повезло", плюс Сергей Фуфаев рассказывал о чем-то активно. Но Сергей достаточно осторожно вел эфиры и отстранился, когда понял, что «пахнет жареным»…

- А вы не почувствовали этот момент?

- Не то что не почувствовали этот момент. Мы не поняли, как он резко и ярко проявился.

- Решение, видимо, было принято в предвыборном штабе кандидата Рахимова?

- Решение точно было.

Я читала свой некролог – мне его принесли. Знаешь, есть же разные виды психологического террора. Есть пытка молчанием. А бывает, тебе просто рассказывают, что с тобой будет. Ты выходишь во двор с собакой, и видишь снайпера на крыше отеля. Видишь, что там сидят люди в касках и рассматривают тебя в бинокль.

Ситуация все время накалялась. Это были первые числа мая.

- Это не было паранойей?

- Понимаешь, вот повешена кошка на двери у тебя – это паранойя? Ну, когда тебе приносят почитать некролог про тебя? Мне его передал через забор человек, которого я не знала, а знал один из участников истории. Его участие в этой ситуации я пытаюсь переосмыслить. Тогда я считала, что он один из нас, а когда меня освободили из СИЗО, я поняла, что это не совсем так. Это он меня вызвал на улицу и сказал, что там человек хочет показать мне статью. Я вышла, почитала и сказала Альтафу Галееву, что «вот так мол и так, уже готовится». Приходили представители Союза демократической молодежи Башкортостана, уговаривали. Приходил какой-то парень из СБМ, рассматривал оружие, которое лежало в кабинете Альтафа Галеева…

Ты приезжаешь в Сипайлово к родителям раз в неделю, а она там висит - дохлая кошка. К моей маме подъезжал таксист и что-то говорил ей, пугал её. Потом мне позвонила декан факультета "Лечебное дело", который я уже закончила, и попросил подъехать. Я приехала, а она мне говорит, что её попросили написать обо мне очень плохую характеристику. Вот это паранойя?!

Третья жена Альтафа Галеева говорила, что ему постоянно казалось, что за ним следит «контора». Но это могло быть правдой. Мы работали в той области, которую нельзя было оставлять без слежки. Понимаешь, что самое интересное: Альтаф Галеев дружил с замминистра внешнеэкономических связей Робертом Вагаповым. У него были связи в разных кругах. Потом я уже начала анализировать настроения своего шефа: вот вроде все было нормально, пили чай с Вагаповым в кабинете, а потом шеф начинал «кипешевать», снова заводил тему: «Надо отсюда валить, что-то происходит». Я думаю, Роберт Вагапов ему что-то рассказывал.

- Если это партизанщина, развернутая штабом Рахимова, то это одно. Если правоохранительные органы этим занимались – то это другое.

- А роль башкирских молодежных организаций ты исключаешь? Они всегда почему-то оказывались в нужном месте и устраивали провокации? Если говорить о паранойе, то мы постоянно проверяли редакцию на прослушку – приглашали специальных людей. В эфир никогда не приглашались незнакомые люди и дальше студии не пускались. До моего кабинета никогда никто не доходил.

«Перед штурмом я сама купила ружье и положила его в сейф»

- Что сейчас с этой избушкой?

- Раньше там был «Лукойл», а что сейчас, я не знаю. Есть некоторые улицы, по которым я не могу спокойно ходить. Я не могу пройти туда, я не могу пойти сейчас к этой «избушке».

- Что это за дело со стрельбой? Как это началось?

- В этот день все по умолчанию остались на радио. Вещание было через дизель-генератор, колонками на квартал. Накануне принесли некий некролог, в котором было написано, что мы наркоманы, уснули с передозировкой, кто-то из нас выкурил сигарету, всё загорелось, тела не опознаны. Противно это было читать, было столько подробностей о телах.

- Вас, как понял, защищали те, кто откликнулся на призывы по радио.

- Сидели ребята возле радиостанции, в том числе Азамат Галин, они были на нашей стороне и предупреждали, если шла полиция. Это была группа молодых, сочувствующих нам людей. Были представители «Комитета солдатских матерей». Была еще непонятная группа людей, они называли себя «Орден Мира». Они принесли нам информацию о том, что на входе в арку не пускают машины, люди не могут зайти. Мы не руководили этими ребятами. Они нам рассказали, что их не хотели пускать, отняли у них ключи, и тогда они цепочкой из восьми человек встали вокруг нашего дома и начали скандировать «ключи! ключи!» - с этого все началось. Мы сидели в этом здании, в осаде, у нас уже отключили воду и электричество. Бабульки пытались пронести нам пирожки, но их не пускали. Чтобы просто сходить в туалет, надо было передвигаться перебежками по двору, мальчишки, которые были там, нас прикрывали.

Ощущения были, как перед метелью – уже что-то происходило. Нам приносили информацию о том, что какой-то автобус подъехал, каких-то ребят все время останавливают и требуют документы, разгоняют. Уже не было ни новостей, ничего, был призыв прийти и защитить нас. Альтаф Галеев дрожащим голосом сказал, что по нам уже готов некролог, что нас готовят к уничтожению.

И когда кто-то увидел людей в касках на здании гостиницы – сейчас это уже звучит как-то по-детски – но тогда наиболее отважные из нас взяли подсолнечное масло и пошли поливать эту крышу, чтобы те поскользнулись и упали в случае, если будут по ней лазать.

- А оружие, которое висело на ковре и выстрелило?

- Пистолет и оружие были в собранном состоянии и лежали в сейфе. Я не смогу сейчас ответить на вопрос, откуда у нас появилось оружие. Я сама купила ружье по разрешению Галеева, съездила в магазин «Медведь», привезла и положила в сейф. Наверно, для какого-то спокойствия. Газовый пистолет был моим, его я достаточно часто возила с собой.

- Что же происходило?

- В этот вечер остался Рафис Кадыров. И неожиданно для всех во дворе устроили что-то вроде дискотеки. Милиция не пускала людей во двор, нам уже нечего было транслировать. И мы включили музыку – тот самый альбом History. И молодежь начала танцевать - наверное, это было каким-то вызовом. Это была «площадь свободы», которую они сами так и назвали.

Мы сидели в кабинете: я, Альтаф Галеев и Рафис Кадыров – и думали, что с нами будет завтра. Я тогда считала, что Рафис Кадыров – адекватный, мне рассказывали, что этот человек создал банк «Восток», и я думала: «вау!». А когда я впервые увидела его вот так, как тебя сейчас, я сказала Альтафу Галееву: «Тут что-то не так, нам надо от него избавиться».

Рафис Кадыров стал говорить Альтафу: «Смотри, мы собрали площадь. Зачем нам Миргазямов? Мы можем стать с тобой президентами, кем угодно. Вот эта толпа готова нас отвоевать». И эти два хлопца с этой идеей вышли на улицу. Я сидела и плакала у себя в кабинете, Кадыров начал танцевать во дворе, давать автографы, фотографироваться и вернулся со словами: «Все будет нормально! Мы завтра пойдем в Верховный Совет, пойдем в суд!» Я им говорила в ответ: «Ребят, вы что творите? Нас же завтра просто пристрелят. Вы наступаете на чужую территорию».

- Но не пристрелили, преследовали по линии правоохранительных органов.

- И на следующий день пришли три полковника МВД и мне через решетку вручили повестку явиться на Ленина, 7, в министерство внутренних дел Республики Башкортостан (так тогда называли МВД по РБ - прим.ред.). Я ответила, что не буду подписывать, потому что не понимаю, в чем дело. К этому моменту нам отключили спутниковое телевидение, с крыши универмага отвинтили и скинули нашу тарелку. Милиция не стала заходить внутрь, а когда мы вернулись в офис, началась потасовка.

Во дворе начали хватать и закидывать в подъехавшую машину ребят, которые пытались нас защищать. Женщины легли под колеса автобуса, чтобы он не уехал. Уже смеркалось. И тут Альтаф Галеев вытащил ружье и выстрелил в окно и в небо. Зачем-то выстрелил еще и газовым пистолетом и сказал: «Ребят, мы выходим». Мы открыли двери, на нас надели наручники, ничего не объясняя, посадили в машину.

- Что было в милиции?

- Несколько часов нас держали в разных кабинетах. Представь, ты несколько дней ничего толком не ел и не пил, сидел в избушке без света. А тут в красивом кабинете тебе заносят на подносе чашечку кофе, и с этой чашки кофе тебе так хорошо становится, ты просто «едешь» и не понимаешь ничего.

- Что-то подсыпали?

Я увидела два-три человека в белых халатах, которые берут у меня кровь на анализ и сразу, моментально говорят: «Наркотическое опьянение».

Наркотическое опьянение нам вменяли в первые минуты этой «девятидневной войны». Я не знаю, что это было в итоге. Но я думаю, что это была провокация. Через какое-то время мне вменили приобретение, применение и хранение наркотиков. Через три дня были уже свидетельские показания. Как я поняла из слов милиционеров, кто-то сообщил, что наркотики у меня хранились в микроволновке в большой дозе.

Ко мне приезжали только один раз с вопросом: «Где оружие? Найти не можем». А я, перед тем, как Альтаф, пошел открывать замки, кинула оружие в погреб. Там был сырой ужасный погреб – частный же дом. А я им на честном слове и говорю, что там же в погребе и лежит. Я подумала, что мало ли, вдруг дети найдут и будут стрелять. Потом я узнала, что одного из наших якобы побили и заставили подписать показания о том, что наркотики принадлежали мне. Мне вменили также применение огнестрельного оружия, сопротивление правоохранительным органам и хулиганство – это за то, что я выбегала на Карла Маркса и убеждала ребят прекратить перекрывать улицу. Несколько часов меня допрашивали, затем 72 часа держали на Шафиева.

Я сидела с двумя проститутками, сутки я молчала, нары были посыпаны горчицей. На вторые сутки меня перевели в другую камеру, где была уже женщина посолидней – главный бухгалтер, попавшаяся на неуплате каких-то налогов. Дома меня ждали родители-инвалиды.

Каждый вечер эта "бухгалтерша" уходила куда-то, якобы её забирали мыть посуду. Я считаю, что она была подсадной уткой. С первых минут она пыталась за мной ухаживать, лишний раз напоить чаем из грязного тазика, заплести мне в косы длинные волосы.

К папе приехал кто-то из ребят, привез мою собаку и рассказал, что меня арестовали. Он быстренько собрался и привез кефир и сосиски. А над ним там посмеялись и сказали, что кефир они не принимают, потому что он алкогольный, а «дочь у вас и так наркоманка», а сосиски якобы можно только в вакуумной упаковке. Папа побежал опять в магазин, купил в вакуумной, но мне никто ничего не передал.

Но самое страшное было не в изоляции, а потом. Сначала меня привезли в прокуратуру, везли одну, пристегнутую к решетке.

С Крупской меня пешком повели по улицам - в МВД, на Ленина, 7. Шесть автоматчиков: два впереди, два по бокам, два сзади.

А в этот момент твоих папу и маму, инвалидов, привозят в отделение, и с 8 утра до 5 дня их заставляют стоять у кабинета, даже стула не дают. И когда я шла по этому коридору, родители услышали мой голос и побежали ко мне. Мама плакала, а меня заталкивали в кабинет. Там меня все время толкали так, что ударялась о стену, били по плечам, чтобы следов не осталось. Я слышала, как за стеной рыдают отец и мать. У родителей пытались узнать, сколько я получала, работая на США. Потом меня освободили.

Все последующие 11 месяцев допросов у меня спрашивали одно и то же. В 8 утра я приходила, до 12 часов меня допрашивал один следователь, потом был обеденный перерыв, в час дня приходил второй следователь и допрашивал до 6 вечера. А с 6 до 9, до 11 или 12 допрашивал уже третий. И так каждый день. Когда я приходила домой, поздно вечером или ночью, мне звонил участковый и узнавал, дома ли я. Адвокат у меня появился, только когда образовалась возможность как-то оторваться от этой слежки. Два раза у меня дома был обыск. Анализы, которые у нас брали, показали, что мы наркоманы. Однако эти документы, в том числе о том, что у меня изъяли более 400 грамм наркотиков, пропали из наших дел после того, как я выступила на РЕН-ТВ, сумев вырваться в Москву. Это был мой первый рывок.

«Муж из-за меня оставил карьеру прокурора»

- Расскажи, как ты убежала в Москву?

- Я поняла, что моя подписка о невыезде заканчивается в 4 утра, в пять минут пятого я села в машину, доехала до Самары, и оттуда улетела в Москву. В Москве я обратилась к Алексею Симонову (сыну Константина Симонова), в Фонд защиты гласности. Я все рассказала, меня выслушали и начали прощаться. А я все равно сижу, потому что идти мне некуда. Вдруг они меня спрашивают, как я вообще оказалась в Москве. Я отвечаю, что подписка закончилась три часа назад и, видимо, сейчас откроют новую. И тут до всех «доходит», начинаются звонки. Пока организовали пресс-конференцию, я была дома у Людмилы Алексеевой. Журналистам я все честно рассказала о том, в каких условиях меня содержали.

- К кому ты обращалась за помощью, где брала деньги на адвокатов?

- Вернувшись, я продала машину и через несколько месяцев снова поехала к Симонову. В это время у Альтафа Галеева появился адвокат – Алексей Маркович Зеликман, у меня – из этой же юридической конторы – Людмила Кулакова. Когда по договорам наступило время платить – оказалось, что денег у меня нет. Деньги с продажи машины я потратила на передачи для Альтафа Галеева. Я достала книжку, где записаны фамилии наших друзей и «друзей» - Вагапов, Миргазямов, Кадыров, Огородников (известный в 90-е годы уфимский культурист - прим.ред) – и начала звонить им. И поняла, что никто не хочет помочь.

Огородников сразу включил автоответчик, пару раз я его подкараулила после тренировок и сказала: «Сереж, ты забыл, откуда мы тебя вытащили? Когда на кону была поездка на чемпионат, а за тобой милиция, и мы подключили все силы, чтобы рассказать о том, какой ты замечательный спортсмен, какой ты крутой парень. Ты забыл, как Альтаф Галеев вытащил свои последние деньги и отдал тебе на поездку в Германии?»

А он мне отвечает: «У меня нет денег». Вторым человеком, к которому я пошла, был друг Альтафа, он пообещал помочь. Через два дня мы должны были встретиться. Но увидев меня снова, он повернулся и пошел в другую сторону. Тогда я поручила маме Альтафа сходить на прием к Миргазямову, сопроводила её письмом с просьбой помочь. Это было неслучайно. Потому что в основном на всех моих допросах спрашивали про Миргазямова, процентов 30-40 вопросов были о нем. Мама Альтафа сходила к нему и вернулась с килограммом помидоров из сада, с половиной палки копченой колбасы и без единого рубля.

Потом я встретила в аэропорту Никитина и он пообещал, что будет поднимать вопрос в Госдуме. Но мне были нужны деньги, чтобы заплатить адвокату, а Никитин сказал, что денег у него нет. Аринин ответил, что он только вернулся из Австрии и с деньгами сейчас «напряг». Все отворачивались от нас, в том числе друзья. Потом мне даже моя родная тетя сказала, чтобы я больше не ездила к её дочерям на работу, потому что у них «хорошие» должности.

- И ты решила уехать?

- В определенный момент я поняла, что в Уфе я сделать больше ничего не смогу. Я уехала в Москву и начала искать Михаила Горбачева. Я встретилась с его помощником, он поселил меня в съемной гостинице, а затем привез мне 20 тысяч рублей. Позже я подписала в фонде Горбачева расписку. Затем я поехала к Людмиле Алексеевой, та отправила меня к Сергею Ковалеву, который тоже дал 20 тысяч. Я вернулась с этими деньгами, рассчиталась с адвокатами за себя и за Альтафа. Мой адвокат Людмила Кулакова, оказалась очень порядочной женщиной, вернула мне деньги на следующий день со словами «тебе сейчас надо исчезнуть, надо уехать».

Я уехала в Москву, поселилась на квартире журналиста Рубена Макарова, который жил в это время на даче. Естественно, на работу я сразу не устроилась. У меня в тот момент была подписка о невыезде, если бы я вернулась домой, меня бы арестовали. Я совершила ошибку: позвонила соседям в Сипайлово и попросила позвать к телефону маму. После того, как я положила трубку, раздался звонок. Звонил полковник Кудряшов, который сказал: «Чернова, возвращайся. Ты же понимаешь, что это не просто звонок. Твоя мама тебя уже ждет в нашем кабинете». Вернулась через два дня, но не одна, а с адвокатом Станиславом Маркеловым (С.Ю.Маркелов был убит в Москве 2009 году, в 2005 году занимался «Благовещенским делом», в 2008-м делом полковника Буданова - прим.ред.).

За мной следили, в Уфе знали, что я вернулась. Полковник Кудряшов стал спрашивать, зачем я привезла Маркелова. Потом тряс факсовой бумагой, где было по-английски и по-русски написано обращение к Муртазе Рахимову от Комитета по защите журналистов, и спрашивал: «Ты зачем это сделала?»

Через какое-то время у меня должен был состояться суд. Я слышала, как представители МВД уговаривали судью дать мне хотя бы 15 суток с выполнением общественных работ на территории МВД. Им очень хотелось, чтобы я мыла там полы, на Ленина, 7. Неделю меня возили на заседания, но они каждый раз переносились. Наконец, мне выторговали отмену подписки о невыезде и переквалифицировали статус в «свидетеля».

- Ты сразу уехала?

- Мой адвокат отправила меня в Москву, где мне предложили поехать работать на Северный Кавказ, с нуля создавать радиостанцию. Я решила заехать в Уфу за зимними вещами, и там мне позвонили и пригласили на допрос. Я взяла бумажный клей, закапала себе в нос, у меня поднялась температура, я вызвала себе скорую помощь, а затем позвонила следователю и сказала, что очень плохо себя чувствую и не приду. Я вернулась на Кавказ и уже оттуда находила в Уфе людей, которые помогали Альтафу Галееву.

Через некоторое время я вынуждена была уехать, потому что собственник телеканала, где я работала, начал меня шантажировать, говоря, что он знает, кто я и почему я здесь. Дело в том, что на Кавказе я познакомилась с моим будущем мужем, помощником прокурора. Я очень боялась ему рассказать свою историю и, когда меня стали шантажировать, я, ничего толком не объясняя, уехала в Томск, где Москва мне нашла работу на ТV-1, в телекомпании "Свободный стиль". В какой-то момент позвонила моя мама, которой я запретила рассказывать, где я, и предложила мне во всем признаться будущему мужу. Я решилась позвонить его отцу, заместителю прокурора края. Объяснила ему всю ситуацию. Он был в ужасе, но через неделю перезвонил и сказал, что мне нельзя возвращаться в Уфу до суда над Альтафом Галеевым, но можно вернуться на Кавказ. Я вернулась, вышла замуж. На свадьбу не приехали мои родственники, чтобы никто не узнал, где я. Какое-то время я работала в пресс-службе прокуратуры региона.

Когда я вернулась с семьей в Уфу - муж во-многом из-за меня оставил карьеру прокурора, несколько лет я не могла устроиться на нормальную работу, вела тренинги, семинары, работала в кадровом агентстве. Все отворачивались, никто не хотел мне помочь.

А потом случайно у меня состоялась встреча с Мухамедьяровым. Тот собирал команду, чтобы открыть телекомпанию. И неожиданным образом я снова оказалась у микрофона. Однако потом телеканал закрыли, я работала на музыкальном радио, затем руководила отделом маркетинга пресс-службы страховой компании.

Несмотря на то, что знакомство со мной, мягко говоря, повлияло на карьеру и судьбу моего мужа, я узнала уже после смерти тестя, что он гордился тем, что у него такая невестка. Это очень важное для меня признание.

- А чем завершилось дело 98-го года?

- В мае 99-го Альтафа Галеева неожиданно выпустили. Он сказал, что надо ехать в Штаты. Я в то время жила на Кавказе и отказалась уезжать в Штаты. Альтаф же поехал в Москву, где Симонов вместе с Явлинским помогли ему уехать из страны. Дело вроде было завершено, но с какой-то запятой.

- Какова была судьба Альтафа Галеева?

- С Альтафом мы расстались очень плохо. Один из сотрудников радиостанции видел у меня на столе документы о перечислении суммы в долларах – её прислал Нью-Йоркский комитет по защите прав журналистов. Эти деньги предназначались на оплату адвокатов, но я от них отказалась. Я позвонила в Вашингтон и сказала, что у нас арестованы все счета и поэтому мы не сможем получить эти деньги. Я предложила подождать, пока освободится Альтаф Галеев, и отдать затем эти деньги ему, чтобы он смог уехать. То, что говорила я по телефону по-английски, сотрудник, который при этом был и видел договор, не понял, и, подумал, наверное, что я предлагаю эти деньги перевести на левый счет.

Пока я была на Кавказе, все неожиданно решили стать «друзьями», в том числе тот самый. Я точно знаю, что Артур Асафьев рассказывал Альтафу правду о том, что всё (от пачки сигарет для подкупа надзирателя до обращения к Горбачёву) делала я, все вопросы решала я и что деньги я не брала. Но Альтаф ему, видимо, не поверил, он позвонил мне на Кавказ и задавал «уточняющие» вопросы. Через некоторое время он перезвонил и сказал: «Я понял, что все действительно делала ты. И хорошо, что ты эти деньги не взяла». Но до меня уже начало доходить, что все это было не просто борьбой за свободу слова. Он уехал в Штаты и не приезжал даже на похороны своей мамы.

- И не приезжал больше ни разу?

- Я не видела. Знаю, что сын его, закончив одиннадцатый класс, уехал в Штаты. Артур Асафьев мне рассказывал, что Альтаф ему несколько раз звонил и задавал неприятные вопросы, пытался что-то выяснить, не было ли тогда еще каких-то денег. Артур его «отшил». Я какое-то время еще сотрудничала с Фондом защиты гласности, и там мне рассказали, что Альтаф Галеев вел себя не по-мужски, истерил, говорил, что не может вернуться в Уфу и просил помочь уехать. Такой татарский Саакашвили. История закончилась не совсем красиво, но она и не была красивой изначально.

Редакция ИА "Медиакорсеть" в лице Ш.Валеева выражает признательность Азамату Закиевичу Галину за предоставленные фотографии и жмёт руку за проявленную человеческую и гражданскую позицию и безусловное мужество в непростые для республики времена.