Posted 29 июля 2016,, 14:46

Published 29 июля 2016,, 14:46

Modified 10 ноября 2022,, 18:37

Updated 10 ноября 2022,, 18:37

Если бы я была Ренатой Литвиновой

29 июля 2016, 14:46
Валерия Лесонен: от Литвиновой до Керри Бредшоу.

- Если бы я была Ренатой Литвиновой, я бы так вздыхала по тебе, говорила невпопад, путала местами предлоги, складывала музыкальные белые пальцы в симметричные конструкции, закатывая улыбающиеся вечно пьяные глаза. Проведя по сложенной копне пшеничных волос, несмелой рукой поддернула блузу на плече, пальцами нащупывая бусы, будто только сейчас их обнаружила на своей шее. С грустью в глазах смотрела бы тебе, уходящему вдаль. Сидела бы обмякшая, словно тряпичная кукла на кровати, сложив по-русалочьи ноги, и говорила, говорила, говорила, говорила о тебе, о своей любви, о своей тоске, о таких непонимающих людях, о равнодушии, о жестокости, о елочных украшениях, о ненаписанном и неизданном, о самом интимном, о своих глупых страхах, о любимой акварели, о ночных проспектах, и о том дне, который однажды нас разлучит. А ты нервно зачиркаешь спичками, и, прищуриваясь от дыма, затянешь белую сигарету.

- Если бы я была Анной Ахматовой, я бы вся так сосредоточилась, сморщила высокий холодный лоб, уставилась в одну точку, заметалась по комнате из угла в угол, растрепала кубышку волос, холодными пальцами коснулась сухих губ и родила рифму – идеальную, с глубоким смыслом, поражающую своей невообразимой чувственностью, пугающую своей трагичностью. А потом еще одну и еще, пока каждая мысль не нашла форму, а форма – себе подобную рифму. И извергнув из себя стройные ряды страсти и фатализма, достигнув лексического оргазма, простонала бы. Как Анна. А потом все эти поездки на море, нелепые тканевые купальники, красное вино в хрустале и устрицы во льду, как развевал бы ветер выбившиеся локоны из-под соломенной шляпы. А мне все неспокойно. Неспешные прогулки по горным тропинкам, а на обед - обязательно вино. А мне все неспокойно. Звездные ночи с треском цикад, а на обед - опять вино. Свежие утра, хрустящее от чистоты белье, оральные ласки и вино. Которое, однажды, я пролью на твои белые льняные брюки, а ты будешь жутко недоволен, обвинишь меня в злоупотреблении. Скажешь, что мне уже достаточно, что я не знаю, когда остановиться, что я не стабильна в своих эмоциях, что мне надо в Баден-Баден на лечение грязью и пиявками. «Я всего лишь женщина, которой трудно устоять перед соблазном. А ты несносный чурбан, если думаешь, что я пьяна! А я счастлива! Я счастлива» - захохочу как дура, с эхом.

- Если бы я была Чезарией Эйворой, толстой, черной пятидесятилетней женщиной, коренной жительницей острова свободы, я бы так мелодично пела «Бесаме, бесаме мучо». Большой дом с протестантским бытом, с атрибутикой вуду, с просторной светлой кухней, где из всей мебели лишь деревянный стол из черного дерева, два стула, маленький, округлый, пожелтевший холодильник, две тонкие занавески, голая без шляпы лампа, сервант с мозаикой посуды от разных сервизов, а полка, заставленная темно-зеленными бутылками с ромом – особая гордость. Запыленные бока, почерневшие этикетки, некоторые совершенно нетронутые, остальные, уже удостоенные чести быть испробованными гостями. Если сигара, то добрая, если ром, то обязательно добрый, если друг, то само собой добрый. Доброта здесь повсюду. Ведь на острове свободы нечего делить. А если бы и было, то никто и не сомневается, что поделили бы поровну, оставаясь при этом добрыми. Холщовое платье не скрывало моих недостатков, не подчеркивало достоинств. Кожаные, растоптанные сандалии за ненадобностью висели на стенке в коридоре. Только огромных размеров соломенная панама, черепашьи солнечные очки и настоящий японский веер сопровождали меня изо дня в день, из года в год. «Это не бедность. Это свобода. Это не жизнь. Это рай. Это не я. Это ангел. Я, наверное, умерла в младенчестве, если живу в раю с самого рождения» - говорила бы о своей родине французским, немецким, американским, русским журналистам во время гастролей. А ты бы улыбался своими крупными, белыми, ровными зубами, беспечно, талантливо, вселяя абсолютную уверенность в том, что каждый может найти свой рай, также, как и ты, давно нашедший, и потому счастливый.

- Если бы я была Керри Бредшоу, то заливалась бы смехом, стоя на одной из улиц Нью-Йорка. Держа шпильки в руках. Мужчина и женщина, тело и душа, слабость и сила, пассивность и активность, разум и чувства, инь и янь, огонь и вода, логика и интуиция, война и очаг, борьба и борьба. В городе-яблоке. В городе сильных и голубых. Мужчины, мужчины, мужчины… всюду они. Спешащие в пластмассовые офисы, сидящие в осенних скверах, водящие желтые такси, бегущие по утренним дорожкам, пьющие черный кофе за чистыми стеклами, разведенные и женатые, разлюбившие и влюбленные, несущие огромных размеров букеты белых роз, красящие фасады, моющие огроменные окна, поднимающиеся в лифте, принимающие контрастный душ, думающие о курсах, копящие на новую машину, навещающие маму, забирающие детей из садиков, охраняющие ювелирные магазины, лживые и честные. Тут всюду только мужчины. А я это - хрупкие шпильки, чулки цвета «розовый пепел», ветреные светлые локоны, юбка с ажурным шлейфом, балетная пачка. В этой нью-йоркской городской квартире так низки потолки, как твоя собственная самооценка, отопление сушит воздух, босс как желтый свет, мужчины как холодные постели, соседи как микроволновые волны, подруги как радио, мечты как небоскребы, и будни как негритянские кварталы. А я пишу колонку и мечтаю издаться книгой, чтобы все говорили: «это она, та писательница, которая написала ту книгу, которая…».

"