Posted 4 марта 2018,, 12:43

Published 4 марта 2018,, 12:43

Modified 17 октября 2022,, 19:44

Updated 17 октября 2022,, 19:44

Конец прекрасной легенды: уфимцы пришли на "земляка" Довлатова

4 марта 2018, 12:43
Четыре дня прошли со вторым фильмом про "уфимца" Сергея Довлатова. Первый, говорухинский, "Конец прекрасной эпохи" провалился в прокате. На фильм Алексея Германа-младшего ходят как в театр.

Второе уже кино про писателя-«земляка» для уфимцев было особенным — упоительный говорухинский «Довлатов-1» ("Конец прекрасной эпохи") мало, кто посмотрел в 2015 году. Я умышленно делаю акцент на двух фильмах - том, который сейчас берет залы и премии, и том, который два года назад провалился в прокате. Вы, скорее всего, о нём даже не узнали.

Младше-германовский «Довлатов-2» собирает в кинозалы тех, кто обычно ходит в театр: хорошо о себе думающую публику с мягкими лицами. Общая картина наполняемости залов 1-4 марта - биток. Видно много знакомых лиц, включая потенциального по версии "Проуфы" кандидата в главы Башкирии Айрата Гаскарова.

Кто-то доволен, кто-то нет: часто ругаются, так всегда бывает, когда режиссеры слишком долго давали фантазировать книгочеям, не давая картинки. Зрительская «ошибка» заключается в том, что не держа в голове восхитительных алкосексуальных картин первого фильма, ты услышишь во втором лишь невнятное бубнение - «не публикуют», "получил 100 отказов" тема, на которую угрюмо 30-летний Сережа сворачивает с любого разговора.

Два Довлатова для у нас у кинематографистов, ребята: один - цельный, крутой, воображаемый, огромный раскатистый, внешний, знаменитый, любовник Светланы Ходченковой, и второй - нежный, пишущий в микроблокнотик, бубнящий, любящий бывшую жену и настоящую дочь, и уворачивающийся от Светланы же Ходченковой, глазастой армянки и лолитистой Наташи Ростовой с судоверфи.

Напомню о фильмах Германа-старшего, он умер совсем недавно, а младшему Герману - чуть за сорок. Не зря держали на полке с того же, довлатовского 1971 года по перестройку "Проверки на дорогах" с Заманским. Не зря у меня с последним снегом СССР ассоциируется "Мой друг Иван Лапшин" - слишком живые и непростые люди там выпятились - безносый почти Болтнев, блюющий от ТТ-шного дула совсем не "бяк-бяк-бяк" Андрей Миронов. Фильмы удивительные - дело в том, что у Германов есть фамильная черта создавать в кино воздух, пространство. Оно не солнечное, не световое. Это - шум и дым. Кто-то называл его гиперреализмом: если младенец плачет в дальней комнате, то его и слышно плохо, а если кастрюля упала справа - значит, ты это услышишь и вздрогнешь. И в нем бывает страшно.

Главный герой нового «Довлатова» - желтый прокуренный воздух ленинградских присутственных мест, официальных и неформальных. Пахнет газетной пылью, старой масляной краской, машинным маслом, бычками - совсем как "Дом печати" в те времена, когда меня туда брал отец, смотреть как дядя Иося Гальперин играет в настольный теннис у лифта.

Дымка, иногда разгоняемая до прозрачности марширующими матросами Балтфлота и четким, ясным рыжим картавым евреем, русским поэтом Бродским - "Если уеду, вернуться сюда не смогу, а Родина - одна!".

Остановившийся воздух. Как сейчас. Он окружает землистые лица людей с плохой кожей, несущих околесицу про «должны гордиться». Должны гордиться, но не гордятся. Самое удивительное - искать их, героев, наверное, не пришлось, по провинциальным театрам. Бери любого, наряжай окисленными жиропотными (одним хозяйственным мылом, без тайда его не отстирать) тряпками из старого шкафа и вперед, в кадр. Бубнить заученную полуправду, выпучив глаза, их учить не нужно. Сейчас таких все больше: вдруг начальство заметит и даст грант на патриотизм.

Фамильный гиперреализм Германов перечеркнул для меня лично 20-летнее умиление уютным Советским Прошлым, в которым я прятался от конкурентного капитализма. Вот чо хочешь делай - я комсу поганую на шею больше себе не хочу - валите к себе в федеральное собрание - там свою активную жизненную позицию являйте кураторам.

Выяснилось, что на штанину ностальгии помимо милого "ГАЗ-69" прицепилась и номенклатурная мразота, и любители выдавать свое шнурком перетянутое либидо за скрепы. Люди с выпученными стеклянными глазами. Я таких вижу. Иногда бываю таким сам, сейчас всё реже.

И не зря роль главного номенклатурщика, вершителя судеб в фильме выделена урологу - в фильме полностью отсутствует тестостерон. Не то, чтобы нельзя, поэтому нет, и кто-то кого-то песочит за «аморалку», а просто атмосфера выхолощенная, концлагерная баня - не до этого, выжить бы в борьбе с тоской и безысходностью. Довлатов аж умереть успел до того, как узнал, что стал главным русским писателем постсоветской России.

Неимоверные красавчики Мирич и Козловский оказываются растерянно рефлексирующими мямлями, тонкой душевной организации. Даже редактора Довлатов не смог «послать» как следует, просто увернулся от четко сформулированного технологичного ТЗ. Игривые барышни, мурлыча, проходят сквозь них как кошки в своих крепжоржетах - задевая хвостами, в надежде обратить внимание, но остаются незамеченными. Не до вас - тут тексты важные не публикуют, первым делом - самолёты. С восьми лет он знал, что будет писателем. Кажется, я - тоже - эта мысль стала ныть сразу после титров: фигней ведь занимаешься, медиаменеджер хренов.

И моя личная легенда про волшебные годы солнечной стабильности хрущева-брежнева-шакирова подохла, выгорев. А «стиляга» оказался поэтом-метростроевцем, бубнящим стихи в любые свободные уши. Даже удивительно, что стихи тогда, 50 лет назад, собирали стадионы, вот народ был начитанный, безо всякого интернета и Набокова. Сейчас и на рок-концерт не соберешь.

Выбирая между довлатовыми - сербом Миланом Миричем и моссоветовцем Иваном Колесниковым, я пока не смог остановиться: юный нежный довлатов с застенчивой усмешкой или немного самоуверенный окрепший Довлатов эстонского периода, улыбающийся бабоукладочно, с вызовом. Разница между ними год-два: германовский Довлатов - не печатают в Питере, ноябрь 1971 года, говорухинский - средиземноморский секс-символ для белёсой Прибалтики.

Красавчики и красавицы, даже изуродованные светом, как-то теряются на фоне персонажей с простыми, советскими лицами - которые даже кирпича не просят. Явный смершевец-фронтовик, ныне - ОБХССник, выпученная ответсечка, пугливо раздающая техзадания, мерзкие, выжженные два главреда, одна из толстого журнала, другой - из многотиражки. Юродивый-скороговорщик из автобуса - "Голда Мейер - ястреб!", стукач-алкоголик. На них можно смотреть с бесконечным интересом, переходящим в омерзение. Творческая интеллигенция, сидящая годами на чемоданах внутренней эмиграции. Негладкие, изможденные лица - лица остановившегося, зряшного времени, утратившего смысл. Энтузиазм рабочих масс там уже лжив, а творческому человеку разве что машины угонять.

Тот Довлатов был слишком красив, почти как "Стиляги", в эстетике развитого социализма. Этот - слишком ужасен и безнадежен, хотя и мягок и достоверен. Потому, что и Довлатов - разный. Живой. И оказавшийся главным писателем лишь после смерти.

Скажу два слова про уфимского Довлатова: Гоголя, 56, квартира 20. Да, этот адрес его, вернее Норы Довлатовой и Доната Мечика. Он был найден в архиве нынешним замглавредом областной газеты "Республика Башкортостан" Ритой Анатольевной Некрасовой. Но не три года, а три месяца, как показала переписка поэта Айдара Гайдаровича Хусаинова с его семьей, он жил в Уфе, напротив будущего офиса Урала Рахимова. Хотя и родился здесь - никто этого теперь не вычеркнет. Тогда, в 2001 году мы не смогли ответить на вопрос, что же такого он сделал для Башкортостана. Как и невозможно было ответить на вопрос, а что же он сделал для России, прежде чем умер в эмиграции. Был. Думал. Чувствовал. Выработал язык, думая на котором мы не потеряли себя, приплющенные всесильным государством. Где есть место и лагерному вертухаю, и главврачу роддома, и поэту и чекисту, и метростроевцу и барыге.

Я знаю точно, что Довлатов очень сильно повлиял на нынешнюю башкирскую прессу: 15-17 лет назад его книжки ходили по рукам в колыбели и кузнице кадров дерзкого уфимского журнализма, откуда есть пошел весь, по крайней мере телевизионный, народ - МУП ПЦ "Вся Уфа". Именно от них я узнал, что Сергей Донатович, оказывается, культовый писатель. Я-то его охотно читал с первого русского издания - персикового цвета книжки в мягкой обложке.

Странно получилось. Он умер в 1990-м. Страна умерла через год. А его книжки, его язык, его образ мысли и отношение к людям - без злобы и без пиетета собирают нас на одной интонации из обломков в одну нацию. И тех, кто его читал. И тех, кто его не читал, и никогда не прочтут.

"